будет готова, а между тем это препятствие было гораздо серьезнее, чем
недостаток инструментов.
Я с такой страстью предавался мечтам о будущем моем путешествии, что
ни на секунду не остановился на этом вопросе, хотя было вполне очевидно,
что несравненно легче провести лодку сорок пять миль по морю, чем прота-
щить ее по земле сорок пять ярдов, отделявших ее от воды.
Одним словом, в истории с пирогой я вел себя таким глупцом, какого
только может разыграть человек в здравом уме.
Я тешился своей затеей, не давая себе труда рассчитать, хватит ли у
меня сил, чтобы справиться с ней.
И не то чтобы мысль о спуске на воду совсем не приходила мне в голову
- нет, она приходила, но я не давал ей ходу, подавляя ее всякий раз глу-
пейшим доводом: "Прежде сделаем лодку, а там уж подумаем, как ее спус-
тить. Не может быть, чтобы я ничего не придумал!"
Конечно, все это было безумно! Но моя разгоряченная мечта оказалась
сильнее всяких рассуждений, и я недолго думая взялся за топор. Я срубил
великолепный кедр, который имел пять футов десять дюймов в поперечнике
внизу, у начала ствола, а вверху, на высоте двадцати двух футов, - четы-
ре фута одиннадцать дюймов; затем ствол постепенно становился тоньше и
наконец разветвлялся.
Можно себе представить, какого труда мне стоило свалить это громадное
дерево!
Двадцать дней я рубил самый ствол, заходя то с одного, то с другого
боку, да еще четырнадцать дней мне понадобилось, чтобы обрубить боковые
сучья и отделить огромную, развесистую вершину. Целый месяц я обделывал
мою колоду снаружи, стараясь вытесать хоть некоторое подобие киля, пото-
му что без киля пирога не могла бы держаться на воде прямо. А три месяца
ушло еще на то, чтобы выдолбить ее внутри. На этот раз я обошелся без
огня: всю эту огромную работу я сделал молотком и долотом. Наконец у ме-
ня вышла отличная пирога, такая большая, что смело могла поднять двад-
цать пять человек, а следовательно, и меня со всем моим грузом.
Я был в восторге от своего произведения: никогда в жизни не видал я
такой большой лодки из цельного дерева. Зато и дорого же она мне обош-
лась. Сколько раз пришлось мне, изнемогая от усталости, ударять по этому
дереву топором!
Как бы то ни было, половина дела была сделана. Оставалось только
спустить лодку на воду, и я не сомневаюсь, что, если бы это мне удалось,
я предпринял бы самое безумное и самое отчаянное из всех морских путе-
шествий, когда-либо предпринимавшихся на земном шаре.
Но все мои старания спустить ее на воду не привели ни к чему: моя пи-
рога осталась там, где была!
От леса, где я ее построил, до воды было никак не более ста ярдов, но
лес стоял в котловине, а берег был высокий, обрывистый. Это было первое
препятствие. Впрочем, я храбро решил его устранить: надо было снять всю
лишнюю землю таким образом, чтобы от леса до берега образовался отлогий
спуск. Страшно вспомнить, сколько труда я потратил на эту работу, но кто
не отдаст своих последних сил, когда дело идет о том, чтобы добиться
свободы!
Итак, первое препятствие было устранено: дорога для лодки готова. Но
это ни к чему не привело: сколько я ни бился, я не мог сдвинуть с места
мою пирогу, как раньше не мог сдвинуть корабельную шлюпку.
Тогда я вымерил расстояние, отделявшее пирогу от моря, и решил вырыть
для нее канал: если нельзя было провести лодку к воде, оставалось про-
вести воду к лодке. И я уже начал было копать, но когда прикинул в уме
необходимую глубину и ширину будущего канала, когда подсчитал, во
сколько приблизительно времени может сделать такую работу один человек,
то оказалось, что мне понадобится не менее десяти - двенадцати лет, что-
бы довести ее до конца...
Делать нечего, пришлось скрепя сердце бросить и эту затею.
Я был огорчен до глубины души и тут только сообразил, как глупо при-
ниматься за работу, не рассчитав предварительно, сколько она потребует
времени и труда и хватит ли сил довести ее до конца.
За этой бестолковой работой застала меня четвертая годовщина моего
пребывания на острове.
К этому времени многие из взятых мною с корабля вещей или совсем из-
носились, или кончали свой век, а корабельные запасы провизии уже подхо-
дили к концу.
Вслед за чернилами у меня вышел весь запас хлеба, то есть не хлеба, а
корабельных сухарей. Я экономил их как только мог. В последние полтора
года я позволял себе съедать не более одного сухаря в день. И все-таки
до того, как я собрал со своего поля такое количество зерна, что можно
было начать употреблять его в пищу, я почти год просидел без крошки хле-
ба.
Одежда моя к этому времени стала приходить в полную негодность. У ме-
ня были только клетчатые рубахи (около трех дюжин), которые я нашел в
сундуках у матросов. К ним относился я с особой бережливостью; на моем
острове бывало зачастую так жарко, что приходилось ходить в одной руба-
хе, и не знаю, что я делал бы без этого запаса рубах.
Конечно, я мог бы ходить в этом климате голым. Но я легче переносил
солнечный зной, если на мне была одежда. Палящие лучи тропического солн-
ца обжигали мне кожу до пузырей, рубашка же защищала ее от солнца, и,
кроме того, меня охлаждало движение воздуха между рубашкой и телом. Не
мог я также привыкнуть ходить по солнцу с непокрытой головой; всякий
раз, когда я выходил без шапки, у меня начинала болеть голова.
Надо было получше использовать те запасы одежды, которые у меня еще
оставались.
Прежде всего мне нужна была куртка: все, какие у меня были, я изно-
сил. Поэтому я решил попытаться переделать на куртки матросские бушлаты,
которые у меня все равно лежали без употребления. В таких бушлатах мат-
росы стоят в зимние ночи на вахте.
И вот я принялся портняжить! Говоря по совести, я был довольно-таки
жалким портным, но, как бы то ни было, я с грехом пополам состряпал две
или три куртки, которых, по моему расчету, мне должно было хватить на-
долго.
О первой моей попытке сшить штаны лучше и не говорить, так как она
окончилась постыдной неудачей.
Но вскоре после того я изобрел новый способ одеваться и с тех пор не
терпел недостатка в одежде.
Дело в том, что у меня сохранялись шкуры всех убитых мною животных.
Каждую шкуру я просушивал на солнце, растянув на шестах. Только вначале
я по неопытности слишком долго держал их на солнце, поэтому первые шкуры
были так жестки, что едва ли могли на что-нибудь пригодиться. Зато ос-
тальные были очень хороши. Из них-то я и сшил первым делом большую шапку
мехом наружу, чтобы она не боялась дождя. Меховая шапка так хорошо уда-
лась мне, что я решил соорудить себе из такого же материала полный кос-
тюм, то есть куртку и штаны. Штаны я сшил короткие, до колен, и очень
просторные; куртку тоже сделал пошире, потому что и то и другое было мне
нужно не столько для тепла, сколько для защиты от солнца.
Покрой и работа, надо признаться, никуда не годились. Плотник я был
неважный, а портной и того хуже. Как бы то ни было, сшитая мною одежда
отлично мне служила, особенно когда мне случалось выходить из дому во
время дождя: вся вода стекала по длинному меху, и я оставался совершенно
сухим.
После куртки и штанов я задумал смастерить себе зонтик.
Я видел, как делают зонтики в Бразилии. Там такая сильная жара, что
трудно обойтись без зонтика, а на моем острове было ничуть не прохлад-
нее, даже, пожалуй, жарче, так как он ближе к экватору. Прятаться от жа-
ры я не мог, большую часть времени я проводил под открытым небом. Нужда
заставляла меня выходить из дому во всякую погоду, а иной раз подолгу
бродить и по солнцу и по дождю. Словом, зонтик был мне положительно не-
обходим.
Много у меня было возни с этой работой и много времени прошло, прежде
чем мне удалось сделать что-то похожее на зонтик. Раза два или три, ког-
да я думал, что уже достиг своей цели, у меня получались такие негодные
вещи, что приходилось начинать все сызнова. Но в конце концов я добился
своего и сделал довольно сносный зонтик. Дело в том, что я хотел, чтобы
он раскрывался и закрывался, - в этом-то и заключалась главная труд-
ность. Конечно, сделать его неподвижным было очень легко, но тогда приш-
лось бы носить его раскрытым, что было неудобно. Как уже сказано, я пре-
одолел эту трудность, и мой зонтик мог открываться и закрываться. Я об-
тянул его козьими шкурами мехом наружу: дождевая вода стекала по меху,
как по наклонной крыше, и самые знойные солнечные лучи не могли проник-
нуть сквозь него.
С этим зонтиком я не боялся никакого дождя и не страдал от солнца да-
же в самую жаркую погоду, а когда он не был мне нужен, я закрывал его и
нес под мышкой.
Так я жил на моем острове, спокойный и довольный.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Робинзон строит другую лодку, меньших размеров, и пытается объехать
вокруг острова
Прошло еще пять лет, и за это время, насколько я могу припомнить, не
произошло никаких чрезвычайных событий.
Жизнь моя протекала по-старому - тихо и мирно; жил я на старом месте
и по-прежнему отдавал все свое время труду и охоте.
Теперь у меня было уже столько зерна, что мне хватало моего посева на
целый год; винограду тоже было вдоволь. Но из-за этого мне пришлось ра-
ботать и в лесу и в поле еще больше, чем прежде.
Однако главной моей работой была постройка новой лодки. На этот раз я
не только сделал лодку, но и спустил ее на воду: я вывел ее в бухточку
по узкому каналу, который мне пришлось прорыть на протяжении полумили.
Первую мою лодку, как уже знает читатель, я сделал таких огромных
размеров, что принужден был оставить ее на месте постройки как памятник
моей глупости. Он постоянно напоминал мне о том, что впредь надо быть
умнее.
Теперь я был гораздо опытнее. Правда, на этот раз я построил лодку
чуть не в полумиле от воды, так как ближе не нашел подходящего дерева,
но я был уверен, что мне удастся спустить ее на воду. Я видел, что зате-
янная работа на этот раз не превышает моих сил, и твердо решил довести
ее до конца. Почти два года я провозился над постройкой лодки. Мне так
страстно хотелось получить наконец возможность плавать по морю, что я не
жалел никакого труда.
Надо, однако, заметить, что я строил эту новую пирогу совсем не для
того, чтобы покинуть мой остров. С этой мечтой мне пришлось давно расп-
роститься. Лодка была так мала, что нечего было и думать переплыть на
ней те сорок или больше миль, которые отделяли мой остров от материка.
Теперь у меня была более скромная цель: объехать вокруг острова - и
только. Я уже побывал однажды на противоположном берегу, и открытия, ко-
торые я там сделал, так заинтересовали меня, что мне еще тогда захоте-
лось осмотреть все окружающее меня побережье.
И вот теперь, когда у меня появилась лодка, я решил во что бы то ни
стало объехать свой остров морем. Прежде чем пуститься в путь, я тща-
тельно подготовился к предстоящему плаванию. Я смастерил для своей ло-
дочки крошечную мачту и сшил такой же крошечный парус из кусков паруси-
ны, которой у меня был изрядный запас.
Когда лодка была оснащена, я испытал ее ход и убедился, что под пару-
сом она идет вполне удовлетворительно. Тогда я пристроил на корме и на
носу небольшие ящички, чтобы уберечь от дождя и от волн провизию, заряды
и прочие нужные вещи, которые я буду брать с собой в дорогу. Для ружья я
выдолбил в дне лодки узкий желоб.
Затем я укрепил раскрытый зонтик, придав ему такое положение, чтобы
он приходился над моей головой и защищал меня от солнца, как навес.
До сих пор время от времени я совершал небольшие прогулки по морю, но
никогда не уходил далеко от моей бухты. Теперь же, когда я намеревался
осмотреть границы моего маленького государства и снарядил свое судно для
дальнего плавания, я снес туда испеченные мною пшеничные хлебцы, глиня-
ный горшок поджаренного риса и половину козьей туши.
6 ноября я отправился в путь.
Проездил я гораздо дольше, чем рассчитывал. Дело в том, что хотя мой
остров сам по себе был невелик, но, когда я завернул к восточной части
его побережья, передо мной выросла непредвиденная преграда. В этом месте
от берега отделяется узкая гряда скал; иные из них торчат над водой,
иные скрыты в воде. Гряда уходит миль на шесть в открытое море, а
дальше, за скалами еще мили на полторы тянется песчаная отмель. Таким
образом, чтобы обогнуть эту косу, пришлось довольно далеко отъехать от
берега. Это было очень опасно.
Я хотел даже повернуть назад, потому что не мог определить с точ-
ностью, как далеко мне придется пройти открытым морем, пока я обогну
гряду подводных скал, и боялся рисковать. И, кроме того, я не знал,
удастся ли мне повернуть назад. Поэтому я бросил якорь (перед отправле-
нием в путь я смастерил себе некоторое подобие якоря из обломка железно-
го крюка, найденного мною на корабле), взял ружье и сошел на берег. Выс-
мотрев невдалеке довольно высокую горку, я взобрался на нее, смерил на
глаз длину скалистой гряды, которая отсюда была отлично видна, и решил
рискнуть.
Но не успел я добраться до этой гряды, как очутился на страшной глу-
бине и вслед за тем попал в могучую струю морского течения. Меня завер-
тело, как в мельничном шлюзе, подхватило и понесло. О том, чтобы поворо-
тить к берегу или свернуть в сторону, нечего было и думать. Все, что я
смог сделать, это держаться у самого края течения и стараться не попасть
в середину.
Между тем меня уносило все дальше и дальше. Будь хоть небольшой вете-
рок, я мог бы поднять парус, но на море стоял полный штиль. Я работал
веслами изо всех сил, однако справиться с течением не мог и уже прощался
с жизнью. Я знал, что через несколько миль то течение, в которое я по-
пал, сольется с другим течением, огибающим остров, и что, если до той
поры мне не удастся свернуть в сторону, я безвозвратно погиб. А между
тем я не видел никакой возможности свернуть.
Спасения не было: меня ожидала верная смерть - и не в волнах морских,
потому что море было спокойно, а от голода. Правда, на берегу я нашел
черепаху, такую большую, что еле мог поднять ее, и взял с собой в лодку.
Был у меня также порядочный запас пресной воды - я захватил самый
большой из моих глиняных кувшинов. Но что это значило для жалкого су-
щества, затерявшегося в безграничном океане, где можно проплыть тысячу
миль, не увидев признаков земли!
О своем пустынном, заброшенном острове я вспоминал теперь как о зем-
ном рае, и единственным моим желанием было вернуться в этот рай. Я
страстно простирал к нему руки.
- О пустыня, даровавшая мне счастье! - восклицал я. - Мне уже никогда
не увидеть тебя. О, что со мной будет? Куда уносят меня беспощадные вол-
ны? Каким неблагодарным я был, когда роптал на свое одиночество и прок-
линал этот прекрасный остров!
Да, теперь мой остров был для меня дорог и мил, и мне было горько ду-
мать, что я должен навеки проститься с надеждой вновь увидеть его.
Меня несло и несло в беспредельную водную даль. Но, хотя я испытывал
смертельный испуг и отчаяние, я все же не поддавался этим чувствам и
продолжал грести не переставая, стараясь направить лодку на север, чтобы
пересечь течение и обогнуть рифы.
Вдруг около полудня потянул ветерок. Это меня ободрило. Но предс-
тавьте мою радость, когда ветерок начал быстро свежеть и через полчаса
превратился в хороший ветер!
К этому времени меня угнало далеко от моего острова. Поднимись в ту
пору туман, мне пришел бы конец!
Со мною не было компаса, и, если бы я потерял из виду мой остров, я
не знал бы, куда держать путь. Но, на мое счастье, был солнечный день и
ничто не предвещало тумана.
Я поставил мачту, поднял парус и стал править на север, стараясь вы-
биться из течения.
Как только моя лодка повернула по ветру и пошла наперерез течению, я
заметил в нем перемену: вода стала гораздо светлее. Я понял, что течение
по какойто причине начинает ослабевать, так как раньше, когда оно было
быстрее, вода была все время мутная. И в самом деле, вскоре я увидел
вправо от себя, на востоке, утесы (их можно было различить издалека по
белой пене волн, бурливших вокруг каждого из них). Эти-то утесы и замед-
ляли течение, преграждая ему путь.
Вскоре я убедился, что они не только замедляют течение, а еще разби-
вают его на две струи, из которых главная лишь слегка отклоняется к югу,
оставляя утесы влево, а другая круто заворачивает назад и направляется
на северо-запад.
Только тот, кто знает по опыту, что значит получить помилование, стоя
на эшафоте, или спастись от разбойников в ту последнюю минуту, когда нож
уже приставлен к горлу, поймет мой восторг при этом открытии.
С бьющимся от радости сердцем направил я свою лодку в обратную струю,
подставил парус попутному ветру, который посвежел еще более, и весело
понесся назад.
Около пяти часов вечера я подошел к берегу и, высмотрев удобное мес-
течко, причалил.
Нельзя описать ту радость, которую я испытал, когда почувствовал под
собой твердую землю!
Каким милым показалось мне каждое деревцо моего благодатного острова!
С горячей нежностью смотрел я на эти холмы и долины, которые только вче-
ра вызывали тоску в моем сердце. Как радовался я, что снова увижу свои
поля, свои рощи, свою пещеру, своего верного пса, своих коз! Какой кра-
сивой показалась мне дорога от берега к моему шалашу!
Был уже вечер, когда я добрался до своей лесной дачи. Я перелез через
ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул.
Но каково было мое изумление, когда меня разбудил чей-то голос. Да,
это был голос человека! Здесь, на острове, был человек, и он громко кри-
чал среди ночи:
- Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Куда ты попал, Робин
Крузо? Куда ты попал? Где ты был?
Измученный продолжительной греблей, я спал таким крепким сном, что не
сразу мог проснуться, и мне долго казалось, что я слышу этот голос во
сне.
Но крик назойливо повторялся:
- Робин Крузо, Робин Крузо!
Наконец я очнулся и понял, где я. Первым моим чувством был страшный
испуг. Я вскочил, дико озираясь, и вдруг, подняв голову, увидел на огра-
де своего попугая.
Конечно, я сейчас же догадался, что он-то и выкрикивал эти слова:
точно таким же жалобным голосом я часто говорил при нем эти самые фразы,
и он отлично их затвердил. Сядет, бывало, мне на палец, приблизит клюв к
моему лицу и причитает уныло: "Бедный Робин Крузо! Где ты был и куда ты
попал?"
Но, даже убедившись, что это был попугай, и понимая, что, кроме попу-
гая, некому тут и быть, я еще долго не мог успокоиться.
Я совершенно не понимал, во-первых, как он попал на мою дачу, во-вто-
рых, почему он прилетел именно сюда, а не в другое место.
Но так как у меня не было ни малейшего сомнения, что это он, мой вер-
ный Попка, то, не ломая головы над вопросами, я назвал его по имени и
протянул ему руку. Общительная птица сейчас же села мне на палец и пов-
торила опять:
- Бедный Робин Крузо! Куда ты попал?
Попка точно радовался, что снова видит меня. Покидая шалаш, я посадил
его на плечо и унес с собой.
Неприятные приключения моей морской экспедиции надолго отбили у меня
охоту плавать по морю, и много дней я размышлял об опасностях, которым
подвергался, когда меня несло в океан.
Конечно, было бы хорошо иметь лодку на этой стороне острова, поближе
к моему дому, но как привести ее оттуда, где я оставил ее? Обогнуть мой
остров с востока - от одной мысли об этом у меня сжималось сердце и хо-
лодела кровь. Как обстоит дело на другой стороне острова, я не имел ни-
какого понятия. Что, если течение по ту сторону такое же быстрое, как и
по эту? Разве не может оно швырнуть меня на прибрежные скалы с той же
силой, с какой другое течение уносило меня в открытое море. Словом, хотя
постройка этой лодки и спуск ее на воду стоили мне большого труда, я ре-
шил, что все же лучше остаться без лодки, чем рисковать из-за нее голо-
вой.
Нужно сказать, что теперь я стал гораздо искуснее во всех ручных ра-
ботах, каких требовали условия моей жизни. Когда я очутился на острове,
я совершенно не умел обращаться с топором, а теперь я мог бы при случае
сойти за хорошего плотника, особенно если принять в расчет, как мало бы-
ло у меня инструментов.
Я и в гончарном деле (совсем неожиданно!) сделал большой шаг вперед:
устроил станок с вертящимся кругом, отчего моя работа стала и быстрее и
лучше; теперь вместо корявых изделий, на которые было противно смотреть,
у меня выходила очень неплохая посуда довольно правильной формы.
Но никогда я, кажется, так не радовался и не гордился своей изобрета-
тельностью, как в тот день, когда мне удалось сделать трубку. Конечно,
моя трубка была первобытного вида - из простой обожженной глины, как и
все мои гончарные изделия, и вышла она не очень красивой. Но она была
достаточно крепка и хорошо пропускала дым, а главное - это была всетаки
трубка, о которой я столько мечтал, так как привык курить с очень давне-
го времени. На нашем корабле были трубки, но, когда я перевозил оттуда
вещи, я не знал, что на острове растет табак, и решил, что не стоит их
брать.
К атому времени я обнаружил, что мои запасы пороха начинают заметно
убывать. Это чрезвычайно встревожило и огорчило меня, так как нового по-
роха достать было неоткуда. Что же я буду делать, когда у меня выйдет
весь порох? Как я буду тогда охотиться на коз и птиц? Неужели я до конца
моих дней останусь без мясной пищи?
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Робинзон приручает диких коз
На одиннадцатом году моего пребывания на острове, когда порох стал у
меня истощаться, я начал серьезно подумывать, как бы найти способ ловить
диких коз живьем. Больше всего мне хотелось поймать матку с козлятами.
Вначале я ставил силки, и козы нередко попадались в них. Но от этого
мне было мало пользы: козы съедали приманку, а потом разрывали силки и
преспокойно убегали на волю. К сожалению, у меня не было проволоки, и
приходилось делать силки из бечевок.
Тогда я решил попробовать волчьи ямы. Зная места, где козы паслись
чаще всего, я выкопал там три глубокие ямы, накрыл их плетенками
собственного изготовления и положил на каждую плетенку охапку колосьев
риса и ячменя. Вскоре я убедился, что козы посещают мои ямы: колосья бы-
ли съедены и кругом виднелись следы козьих копыт. Тогда я устроил насто-
ящие западни и на другой же день нашел в одной яме большого старого коз-
ла, а в другой - трех козлят: одного самца и двух самок.
Старого козла я выпустил на волю, потому что не знал, что с ним де-
лать. Он был такой дикий и злой, что взять его живым было нельзя (я бо-
ялся войти к нему в яму), а убивать его было незачем. Как только я при-
поднял плетенку, он выскочил из ямы и пустился бежать со всех ног.
Впоследствии мне пришлось убедиться, что голод укрощает даже львов.
Но тогда я этого не знал. Если бы я заставил козла поголодать дня
три-четыре, а потом принес ему воды и немного колосьев, он сделался бы
смирным не хуже моих козлят.
Козы вообще очень умны и послушны. Если с ними хорошо обращаться, их
ничего не стоит приручить.
Но, повторяю, в то время я этого не знал. Выпустив козла, я подошел к
той яме, где сидели козлята, вытащил всех трех по одному, связал вместе
веревкой и с трудом приволок их домой.
Довольно долго я не мог заставить их есть. Кроме молока матери, они
еще не знали другой пищи. Но, когда они порядком проголодались, я бросил
им несколько сочных колосьев, и они мало-помалу принялись за еду. Вскоре
они привыкли ко мне и сделались совсем ручными.
С тех пор я начал разводить коз. Мне хотелось, чтобы у меня было це-
лое стадо, так как это был единственный способ обеспечить себя мясом к
тому времени, когда у меня выйдут порох и дробь.
Года через полтора у меня было уже не меньше двенадцати коз, считая с
козлятами, а еще через два года мое стадо выросло до сорока трех голов.
Со временем я устроил пять огороженных загонов; все они сообщались между
собою воротцами, чтобы можно было перегонять коз с одного лужка на дру-
гой.
У меня был теперь неистощимый запас козьего мяса и молока. Приз-
наться, когда я принимался за разведение коз, я и не думал о молоке.
Только позже я стал их доить.
Я думаю, что самый хмурый и угрюмый человек не удержался бы от улыб-
ки, если бы увидел меня с моим семейством за обеденным столом. Во главе
стола сидел я, король и владыка острова, полновластно распоряжавшийся
жизнью всех своих подданных: я мог казнить и миловать, дарить и отнимать
свободу, и среди моих подданных не было ни одного бунтаря.
Нужно было видеть, с какой королевской пышностью я обедал один, окру-
женный моими придворными. Только Попке, как любимцу, разрешалось разго-
варивать со мной. Собака, которая давно уже одряхлела, садилась всегда
по правую руку своего властелина, а слева садились кошки, ожидая подачки
из моих собственных рук. Такая подачка считалась знаком особой королевс-
кой милости.
Это были не те кошки, которых я привез с корабля. Те давно умерли, и
я собственноручно похоронил их вблизи моего жилища. Одна из них уже на
острове окотилась; я оставил у себя пару котят, и они выросли ручными, а
остальные убежали в лес и одичали. В конце концов на острове расплоди-
лось такое множество кошек, что от них отбою не было: они забирались ко
мне в кладовую, таскали провизию и оставили меня в покое лишь тогда,
когда я пристрелил двух или трех.
Повторяю, я жил настоящим королем, ни в чем не нуждаясь; подле меня
всегда был целый штат преданных мне придворных - не было только людей.
Впрочем, как увидит читатель, скоро пришло время, когда в моих владениях
появилось даже слишком много людей.
Я твердо решил никогда больше не предпринимать опасных морских путе-
шествий, и все-таки мне очень хотелось иметь под руками лодку - хотя бы
для того, чтобы совершать в ней поездку у самого берега! Я часто думал о
том, как бы мне перевести ее на ту сторону острова, где была моя пещера.
Но, понимая, что осуществить этот план трудно, всякий раз успокаивал се-
бя тем, что мне хорошо и без лодки.
Однако, сам не знаю почему, меня сильно тянуло к той горке, куда я
взбирался во время моей последней поездки. Мне хотелось еще раз взгля-
нуть оттуда, каковы очертания берегов и куда направляется течение. В
конце концов я не выдержал и пустился в путь - на этот раз пешком, вдоль
берега.
Если бы у нас в Англии появился человек в такой одежде, какая была на
мне в ту пору, все прохожие, я уверен, разбежались бы в испуге или пока-
тились бы со смеху; да зачастую я и сам, глядя на себя, невольно улыбал-
ся, представляя себе, как я шествую по родному Йоркширу с такой свитой и
в таком облачении.
На голове у меня высилась остроконечная бесформенная шапка из козьего
меха, с длинным, ниспадающим на спину назатыльником, который прикрывал
мою шею от солнца, а во время дождя не давал воде попадать за ворот. В
жарком климате нет ничего вреднее дождя, попавшего за платье, на голое
тело.
Затем на мне был длинный камзол из того же материала, почти до колен.
Штаны были из шкуры очень старого козла с такой длинной шерстью, что они
закрывали мне ноги до половины икр. Чулок у меня совсем не было, а вмес-
то башмаков я соорудил себе - не знаю, как и назвать, - попросту полуса-
поги с длинными шнурками, завязывающимися сбоку. Обувь эта была самого
странного вида, как, впрочем, и весь остальной мой наряд.
Камзол я стягивал широким ремнем из козьей шкуры, очищенной от шерс-
ти; пряжку я заменил двумя ремешками, а с боков пришил по петле - не для
шпаги и кинжала, а для пилы и топора.
Кроме того, я надевал кожаную перевязь через плечо, с такими же зас-
тежками, как на кушаке, по немного поуже. К этой перевязи я приладил две
сумки так, чтобы они приходились под левой рукой: в одной был порох, в
другой дробь. За спиною у меня висела корзина, на плече у меня было
ружье, а над головою - огромный меховой зонтик. Зонтик был безобразен,
но он составлял, пожалуй, самую необходимую принадлежность моего дорож-
ного снаряжения. Нужнее зонтика было для меня только ружье.
Цветом лица я менее походил на негра, чем можно было ожидать, прини-
мая во внимание, что я жил невдалеке от экватора и нисколько не боялся
загара. Сначала я отпустил себе бороду. Выросла борода непомерной длины.
Потом я сбрил ее, оставив только усы; но зато усы отрастил замеча-
тельные, настоящие турецкие. Они были такой чудовищной длины, что в Анг-
лии пугали бы прохожих.
Но обо всем этом я упоминаю лишь мимоходом: не слишком-то много было
на острове зрителей, которые могли бы любоваться моим лицом и осанкой, -
так не все ли равно, какова у меня была внешность! Я заговорил о ней
просто потому, что к слову пришлось, и больше уж не буду распростра-
няться об этом предмете.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Неожиданная тревога. Робинзон укрепляет свое жилище
Вскоре случилось событие, которое совершенно нарушило спокойное тече-
ние моей жизни.
Было около полудня. Я шел берегом моря, направляясь к своей лодке, и
вдруг, к великому своему изумлению и ужасу, увидел след голой человечес-
кой ноги, ясно отпечатавшийся на песке!
Я остановился и не мог сдвинуться с места, как будто меня поразил
гром, как будто я увидел привидение.
Я стал прислушиваться, я озирался кругом, но не слышал и не видел ни-
чего подозрительного.
Я взбежал вверх по береговому откосу, чтобы лучше осмотреть всю ок-
рестность; опять спустился к морю, прошел немного вдоль берега - и нигде
не нашел ничего: никаких признаков недавнего присутствия людей, кроме
этого единственного отпечатка ноги.
Я вернулся еще раз на то же место. Мне хотелось узнать, нет ли там
еще отпечатков. Но других отпечатков не было. Может быть, мне померещи-
лось? Может быть, этот след не принадлежит человеку? Нет, я не ошибся!
Это был несомненно след ноги человека: я отчетливо различал пятку,
пальцы, подошву. Откуда здесь взялся человек? Как он сюда попал? Я те-
рялся в догадках и не мог остановиться ни на одной.
В страшной тревоге, не чувствуя земли под ногами, поспешил я домой, в
свою крепость. Мысли путались у меня в голове.
Через каждые два-три шага я оглядывался. Я боялся каждого куста, каж-
дого дерева. Каждый пень я издали принимал за человека.
Невозможно описать, какие страшные и неожиданные формы принимали все
предметы в моем взбудораженном воображении, какие дикие, причудливые
мысли в то время волновали меня и какие нелепые решения принимал я в пу-
ти.
Добравшись до моей крепости (как я с того дня стал называть свое
жилье), я мгновенно очутился за оградой, словно за мною неслась погоня.
Я даже не мог вспомнить, перелез ли я через ограду по приставной
лестнице, как всегда, или вошел через дверь, то есть через наружный ход,