застрял в том месте, где они преграждали путь яростному морскому тече-
нию. Это были те самые скалы, которые когда-то угрожали гибелью и мне.
Если бы потерпевшие крушение заметили остров, по всей вероятности,
они спустили бы шлюпки и попытались бы добраться до берега.
Но почему они палили из пушек тотчас же после того, как я зажег свой
костер?
Может быть, увидев костер, они спустили на воду спасательную шлюпку и
стали грести к берегу, но не могли справиться с бешеной бурей, их отнес-
ло в сторону и они утонули? А может быть, еще до крушения они остались
без лодок? Ведь во время бури бывает и так: когда судно начинает тонуть,
людям часто приходится, чтобы облегчить его груз, выбрасывать свои шлюп-
ки за борт. Может быть, этот корабль был не один? Может быть, вместе с
ним было в море еще два или три корабля и они, услышав сигналы, подплыли
к несчастному собрату и подобрали его экипаж? Впрочем, это едва ли могло
случиться: другого корабля я не видел.
Но какая бы участь ни постигла несчастных, я не мог им помочь, и мне
оставалось только оплакивать их гибель.
Мне было жалко и их и себя.
Еще мучительнее, чем прежде, я почувствовал в этот день весь ужас
своего одиночества. Чуть только я увидел корабль, я понял, как сильно
истосковался по людям, как страстно мне хочется видеть их лица, слышать
их голоса, пожимать им руки, разговаривать с ними! С моих губ, помимо
моей воли, беспрестанно слетали слова: "Ах, если бы хоть два или три че-
ловека... нет, хоть бы один из них спасся и приплыл ко мне! Он был бы
мне товарищем, другом, и я мог бы делить с ним и горе и радость".
Ни разу за все годы моего одиночества не испытал я такого страстного
желания общаться с людьми.
"Хоть бы один! Ах, если бы хоть один!" - повторял я тысячу раз.
И эти слова разжигали во мне такую тоску, что, произнося их, я судо-
рожно сжимал кулаки и так сильно стискивал зубы, что потом долгое время
не мог их разжать.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Робинзон пытается покинуть свой остров
До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал,
спасся ли кто-нибудь с погибшего корабля.
Через несколько дней после кораблекрушения я нашел на берегу, против
того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него
с искренней печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо!
Быть может, если бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы
гораздо счастливее.
Но не следует сокрушаться о том, чего все равно не воротишь. Я долго
бродил по прибрежью, потом снова подошел к утопленнику. На нем были ко-
роткие холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по
каким признакам нельзя было определить, какова его национальность: в
карманах у него я не нашел ничего, кроме двух золотых монет да трубки.
Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до
корабля. Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые
могут мне пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего ме-
ня волновала надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь
живое существо, которое я могу спасти от смерти.
"И если я спасу его, - говорил я себе, - моя жизнь станет гораздо
светлее и радостнее".
Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днем ни
ночью не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я
сказал себе:
"Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни сто-
ило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила со-
весть".
С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал гото-
виться к трудной и опасной поездке.
Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с
изюмом и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я отп-
равился к тому берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из нее воду, я
сложил в нее вещи и вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с
собой большой мешок риса, второй кувшин пресной воды, десятка два не-
больших ячменных лепешек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик.
Все это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я по-
шел на веслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг севе-
ро-восточной оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы пус-
титься в открытое море, я остановился в нерешительности.
"Идти или нет?.. Рисковать или нет?" - спрашивал я себя.
Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров,
вспомнил, какой страшной опасности я подвергался во время своей первой
поездки, и понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба тече-
ния, и я видел, что, в какое бы течение я ни попал, любое из них унесет
меня далеко в открытое море.
"Ведь лодка моя так мала, - говорил я себе, - что, стоит подняться
свежему ветру, ее сейчас же захлестнет волной, и тогда гибель моя неиз-
бежна".
Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться
от своего предприятия. Я вошел в небольшую бухточку, причалил к берегу,
сел на пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.
Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так
плохо: оказалось, что течение отлива идет от южной стороны острова, а
течение прилива - от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого
судна, буду держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и
невредим.
Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра
чуть свет выйти в море.
Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским бушлатом,
а наутро пустился в путь.
Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в
струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и
менее чем через два часа я добрался до корабля.
Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно, ис-
панский) застрял носом между двумя утесами. Корма была снесена; уцелела
только носовая часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.
Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня,
она принялась выть и визжать, а когда я позвал ее, спрыгнула в воду и
подплыла ко мне. Я взял ее в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал
ей кусок хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную
зиму волк. Когда собака насытилась, я дал ей немного воды, и она стала
так жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.
Затем я взошел на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они
лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда ко-
рабль наскочил на утес, его все время обдавало громадными волнами, так
как была сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за
борт, ухватились друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие
высокие и так часто перехлестывали через палубу, что корабль, в сущнос-
ти, все время находился под водой, и те, кого не смыла волна, захлебну-
лись в каютах и в кубрике.
Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.
Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что оста-
лись, подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с вод-
кой, но они были так велики, что я не пытался их сдвинуть.
Было там еще несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали
матросам; два сундука я отнес в лодку, даже не попытавшись открыть их.
Если бы вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы
много добра, потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнару-
жил коекакие ценные вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.
Кроме сундуков, я нашел на корабле бочонок с каким-то спиртным напит-
ком. В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило большого
труда перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько ружей и большую
пороховницу, а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как они
были мне не нужны, а порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для уг-
ля, в которых чрезвычайно нуждался. Взял два медных котелка и медный ко-
фейник.
Со всем этим грузом и с собакой я отчалил от корабля, так как уже на-
чинался прилив. В тот же день, к часу ночи, я вернулся на остров, изму-
ченный и усталый до крайности.
Я решил перенести свою добычу не в пещеру, а в новый грот, так как
туда было ближе. Ночь я опять провел в лодке, а наутро, подкрепившись
едой, выгрузил на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр.
В бочонке оказался ром, но, признаться, довольно плохой, гораздо хуже
того, который мы пили в Бразилии.
Зато, когда я открыл сундуки, я нашел в них много полезных и ценных
вещей.
В одном из них был, например, погребец * очень изящной и причудливой
формы. В погребце было много бутылок с красивыми серебряными пробками; в
каждой бутылке - не меньше трех пинт великолепного, душистого ликера.
Там же я нашел четыре банки с отличными засахаренными фруктами; к сожа-
лению, две из них были испорчены соленой морской водой, но две оказались
так плотно закупорены, что в них не проникло ни капли воды. В сундуке я
нашел несколько совсем еще крепких рубах, и эта находка меня очень обра-
довала; затем полторы дюжины цветных шейных платков и столько же белых
полотняных носовых платков, которые доставили мне большую радость, так
как очень приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотняным
платком.
На дне сундука я нашел три мешочка с деньгами и несколько небольших
слитков золота, весом, я думаю, около фунта.
В другом сундуке были куртки, штаны и камзолы, довольно поношенные,
из дешевой материи.
Признаться, когда я собирался на этот корабль, я думал, что найду в
нем гораздо больше полезных и ценных вещей. Правда, я разбогател на до-
вольно крупную сумму, но ведь деньги были для меня ненужным мусором! Я
охотно отдал бы все деньги за тричетыре пары самых обыкновенных башмаков
и чулок, которых не носил уже несколько лет.
Сложив добычу в надежном месте и оставив там мою лодку, я пошел в об-
ратный путь пешком. Была уже ночь, когда я вернулся домой. Дома все было
в полном порядке: спокойно, уютно и тихо. Попугай приветствовал меня
ласковым словом, и козлята с такой радостью подбежали ко мне, что я не
мог не погладить их и не дать им свежих колосьев.
Прежние мои страхи с этого времени как будто рассеялись, и я зажил
по-старому, без всяких тревог, возделывая поля и ухаживая за своими жи-
вотными, к которым я привязался еще сильнее, чем прежде.
Так я прожил еще почти два года, в полном довольстве, не зная лише-
ний. Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой
остров. С той минуты, как я увидел корабль, который сулил мне свободу,
мне стало еще более ненавистно мое одиночество. Дни и ночи проводил я в
мечтах о побеге из этой тюрьмы. Будь в моем распоряжении баркас, хотя бы
вроде того, на котором я бежал от мавров, я без раздумья пустился бы в
море, даже не заботясь о том, куда занесет меня ветер.
Наконец я пришел к убеждению, что мне удастся вырваться на волю лишь
в том случае, если я захвачу кого-нибудь из дикарей, посещавших мой ост-
ров. Лучше всего было бы захватить одного из тех несчастных, которых эти
людоеды привозили сюда, чтобы растерзать и съесть. Я спасу ему жизнь, и
он поможет мне вырваться на свободу. Но план этот очень опасен и труден:
ведь для того чтобы захватить нужного мне дикаря, я должен буду напасть
на толпу людоедов и перебить всех до единого, а это мне едва ли удастся.
Кроме того, моя душа содрогалась при мысли, что мне придется пролить
столько человеческой крови хотя бы и ради собственного спасения.
Долго во мне шла борьба, но наконец пламенная жажда свободы одержала
верх над всеми доводами рассудка и совести. Я решил, чего бы это ни сто-
ило, захватить одного из дикарей в первый же раз, как они приедут на мой
остров.
И вот я стал чуть не ежедневно пробираться из своей крепости к тому
далекому берегу, к которому всего вероятнее могли пристать пироги дика-
рей. Я хотел напасть на этих людоедов врасплох. Но прошло полтора года -
даже больше! - а дикари не показывались. В конце концов нетерпение мое
стало так велико, что я забыл о всякой осторожности и вообразил поче-
му-то, что, доведись мне повстречаться с дикарями, я легко справился бы
не то что с одним, но с двумя или даже с тремя!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Робинзон спасает дикаря и дает ему имя Пятница
Представьте же себе мое изумление, когда, выйдя однажды из крепости,
я увидел внизу, у самого берега (то есть не там, где я ожидал их уви-
деть), пять или шесть индейских пирог. Пироги стояли пустые. Людей не
было видно. Должно быть, они вышли на берег и куда-то скрылись.
Так как я знал, что в каждую пирогу обыкновенно садится по шесть че-
ловек, а то и больше, признаюсь, я сильно растерялся. Я никак не ожидал,
что мне придется сражаться с таким большим количеством врагов.
"Их не меньше двадцати человек, а пожалуй, наберется и тридцать. Где
же мне одному одолеть их!" - с беспокойством подумал я.
Я был в нерешительности и не знал, что мне делать, но все же засел в
своей крепости и приготовился к бою.
Кругом было тихо. Я долго прислушивался, не донесутся ли с той сторо-
ны крики или песни дикарей. Наконец мне наскучило ждать. Я оставил свои
ружья под лестницей и взобрался на вершину холма.
Высовывать голову было опасно. Я спрятался за этой вершиной и стал
смотреть в подзорную трубу. Дикари теперь вернулись к своим лодкам. Их
было не менее тридцати человек. Они развели на берегу костер и, очевид-
но, готовили на огне какую-то пищу. Что они готовят, я не мог рассмот-
реть, видел только, что они пляшут вокруг костра с неистовыми прыжками и
жестами, как обычно пляшут дикари.
Продолжая глядеть на них в подзорную трубу, я увидел, что они подбе-
жали к лодкам, вытащили оттуда двух человек и поволокли к костру. Види-
мо, они намеревались убить их.
До этой минуты несчастные, должно быть, лежали в лодках, связанные по
рукам и ногам. Одного из них мгновенно сбили с ног. Вероятно, его удари-
ли по голове дубиной или деревянным мечом, этим обычным оружием дикарей;
сейчас же на него накинулись еще двое или трое и принялись за работу:
распороли ему живот и стали его потрошить.
Другой пленник стоял возле, ожидая той же участи.
Занявшись первой жертвой, его мучители забыли о нем. Пленник по-
чувствовал себя на свободе, и у него, как видно, явилась надежда на спа-
сение: он вдруг рванулся вперед и с невероятной быстротой пустился бе-
жать.
Он бежал по песчаному берегу в ту сторону, где было мое жилье.
Признаюсь, я страшно испугался, когда заметил, что он бежит прямо ко
мне. Да и как было не испугаться: мне в первую минуту показалось, что
догонять его бросилась вся ватага. Однако я остался на посту и вскоре
увидел, что за беглецом гонятся только два или три человека, а ос-
тальные, пробежав небольшое пространство, понемногу отстали и теперь
идут назад к костру. Это вернуло мне бодрость. Но окончательно я успоко-
ился, когда увидел, что беглец далеко опередил своих врагов: было ясно,
что, если ему удастся пробежать с такой быстротой еще полчаса, они ни в
коем случае не поймают его.
От моей крепости бежавшие были отделены узкой бухтой, о которой я
упоминал не раз, - той самой, куда я причаливал со своими плотами, когда
перевозил вещи с нашего корабля.
"Что-то будет делать этот бедняга, - подумал я, - когда добежит до
бухты? Он должен будет переплыть ее, иначе ему не уйти от погони".
Но я напрасно тревожился за него: беглец не задумываясь кинулся в во-
ду, быстро переплыл бухту, вылез на другой берег и, не убавляя шагу, по-
бежал дальше.
Из трех его преследователей только двое бросились в воду, а третий не
решился: видимо, он не умел плавать; он постоял на том берегу, поглядел
вслед двум другим, потом повернулся и не спеша пошел назад.
Я с радостью заметил, что два дикаря, гнавшиеся за беглецом, плыли
вдвое медленнее его.
И тут-то я понял, что пришла пора действовать. Сердце во мне загоре-
лось.
"Теперь или никогда! - сказал я себе и помчался вперед. - Спасти,
спасти этого несчастного какой угодно ценой!"
Не теряя времени, я сбежал по лестнице к подножию горы, схватил ос-
тавленные там ружья, затем с такой же быстротой взобрался опять на гору,
спустился с другой стороны и побежал наискосок прямо к морю, чтобы оста-
новить дикарей.
Так как я бежал вниз по склону холма самой короткой дорогой, то скоро
очутился между беглецом и его преследователями. Он продолжал бежать не
оглядываясь и не заметил меня.
Я крикнул ему:
- Стой!
Он оглянулся и, кажется, в первую минуту испугался меня еще больше,
чем своих преследователей.
Я сделал ему знак рукой, чтобы он приблизился ко мне, а сам пошел
медленным шагом навстречу двум бежавшим дикарям. Когда передний порав-
нялся со мной, я неожиданно бросился на него и прикладом ружья сшиб его
с ног. Стрелять я боялся, чтобы не всполошить остальных дикарей, хотя
они были далеко и едва ли могли услышать мой выстрел, а если бы и услы-
шали, то все равно не догадались бы, что это такое.
Когда один из бежавших упал, другой остановился, видимо испугавшись.
Я между тем продолжал спокойно приближаться. По, когда, подойдя ближе, я
заметил, что в руках у него лук и стрела и что он целится в меня, мне
поневоле пришлось выстрелить. Я прицелился, спустил курок и уложил его
на месте.
Несчастный беглец, несмотря на то что я убил обоих его врагов (по
крайней мере, так ему должно было казаться), был до того напуган огнем и
грохотом выстрела, что потерял способность двигаться; он стоял, как
пригвожденный к месту, не зная, на что решиться: бежать или остаться со
мной, хотя, вероятно, предпочел бы убежать, если бы мог.
Я опять стал кричать ему и делать знаки, чтобы он подошел ближе. Он
понял: ступил шага два и остановился, потом сделал еще несколько шагов и
снова стал как вкопанный.
Тут я заметил, что он весь дрожит; несчастный, вероятно, боялся, что,
если он попадется мне в руки, я сейчас же убью его, как и тех дикарей.
Я опять сделал ему знак, чтобы он приблизился ко мне, и вообще ста-
рался всячески ободрить его.
Он подходил ко мне все ближе и ближе. Через каждые десять-двенадцать
шагов он падал на колени. Очевидно, он хотел выразить мне благодарность
за то, что я спас ему жизнь.
Я ласково улыбался ему и с самым приветливым видом продолжал манить
его рукой.
Наконец дикарь подошел совсем близко. Он снова упал на колени, поце-
ловал землю, прижался к ней лбом и, приподняв мою ногу, поставил ее себе
на голову.
Это должно было, по-видимому, означать, что он клянется быть моим ра-
бом до последнего дня своей жизни.
Я поднял его и с той же ласковой, дружелюбной улыбкой старался пока-
зать, что ему нечего бояться меня.
Но нужно было действовать дальше. Вдруг я заметил, что тот дикарь,
которого я ударил прикладом, не убит, а только оглушен. Он зашевелился и
стал приходить в себя.
Я указал на него беглецу:
- Враг твой еще жив, посмотри!
В ответ он произнес несколько слов, и хотя я ничего не понял, но са-
мые звуки его речи показались мне приятны и сладостны: ведь за все двад-
цать пять лет моей жизни на острове я в первый раз услыхал человеческий
голос!
Впрочем, у меня не было времени предаваться таким размышлениям: оглу-
шенный мною людоед оправился настолько, что уже сидел на земле, и я за-
метил, что мой дикарь снова начинает бояться его. Нужно было успокоить
несчастного. Я прицелился было в его врага, но тут мой дикарь стал пока-
зывать мне знаками, чтобы я дал ему висевшую у меня за поясом обнаженную
саблю. Я протянул ему саблю. Он мгновенно схватил ее, бросился к своему
врагу и одним взмахом снес ему голову.
Такое искусство очень удивило меня: ведь никогда в жизни этот дикарь
не видел другого оружия, кроме деревянных мечей. Впоследствии я узнал,
что здешние дикари выбирают для своих мечей столь крепкое дерево и отта-
чивают их так хорошо, что таким деревянным мечом можно отсечь голову не
хуже, чем стальным.
После этой кровавой расправы со своим преследователем мой дикарь (от-
ныне я буду называть его моим дикарем) с веселым смехом вернулся ко мне,
держа в одной руке мою саблю, а в другой - голову убитого, и, исполнив
предо мною ряд какихто непонятных движений, торжественно положил голову
и оружие на землю подле меня.
Он видел, как я застрелил одного из его врагов, и это поразило его:
он не мог понять, как можно убить человека на таком большом расстоянии.
Он указывал на убитого и знаками просил позволения сбегать взглянуть
на него. Я, тоже при помощи знаков, постарался дать понять, что не зап-
рещаю ему исполнить это желание, и он сейчас же побежал туда.
Приблизившись к трупу, он остолбенел и долго с изумлением смотрел на
него. Потом наклонился над ним и стал поворачивать его то на один бок,
то на другой. Увидев ранку, он внимательно вгляделся в нее. Пуля попала
дикарю прямо в сердце, и крови вышло немного. Произошло внутреннее кро-
воизлияние, смерть наступила мгновенно.
Сняв с мертвеца его лук и колчан со стрелами, мой дикарь подбежал ко
мне вновь.
Я тотчас же повернулся и пошел прочь, приглашая его следовать за
мной. Я попытался объяснить ему знаками, что оставаться здесь невозмож-
но, так как те дикари, что находятся сейчас на берегу, могут каждую ми-
нуту пуститься за ним в погоню.
Он ответил мне тоже знаками, что следовало бы прежде зарыть мертвецов
в песок, чтобы враги не увидели их, если прибегут на это место. Я выра-
зил свое согласие (тоже при помощи знаков), и он сейчас же принялся за
работу. С удивительной быстротой он выкопал руками в песке настолько
глубокую яму, что в ней легко мог поместиться человек. Затем он перета-
щил в эту яму одного из убитых и засыпал его песком; с другим он посту-
пил точно так же, - словом, в какие-нибудь четверть часа он похоронил их
обоих.
После этого я приказал ему следовать за мной, и мы пустились в путь.
Шли мы долго, так как я провел его не в крепость, а совсем в другую сто-
рону - в самую дальнюю часть острова, к моему новому гроту.
В гроте я дал ему хлеба, ветку изюма и немного воды. Воде он был осо-
бенно рад, так как после быстрого бега испытывал сильную жажду.
Когда он подкрепил свои силы, я указал ему угол пещеры, где у меня
лежала охапка рисовой соломы, покрытая одеялом, и знаками дал ему по-
нять, что он может расположиться здесь на ночлег.
Бедняга лег и мгновенно уснул.
Я воспользовался случаем, чтобы получше рассмотреть его наружность.
Это был миловидный молодой человек, высокого роста, отлично сложен-
ный, руки и ноги были мускулистые, сильные и в то же время чрезвычайно
изящные; на вид ему было лет двадцать шесть, В лице его я не заметил ни-
чего угрюмого или свирепого; это было мужественное и в то же время неж-
ное и приятное лицо, и нередко на нем появлялось выражение кротости,
особенно когда он улыбался. Волосы у него были черные и длинные; они па-
дали на лицо прямыми прядями. Лоб высокий, открытый; цвет кожи темно-ко-
ричневый, очень приятный для глаз. Лицо круглое, щеки полные, нос не-
большой. Рот красивый, губы тонкие, зубы ровные, белые, как слоновая
кость.
Спал он не больше получаса, вернее, не спал, а дремал, потом вскочил
на ноги и вышел из пещеры ко мне.
Я тут же, в загоне, доил своих коз. Как только он увидел меня, он
подбежал ко мне и снова упал предо мною на землю, выражая всевозможными
знаками самую смиренную благодарность и преданность. Припав лицом к зем-
ле, он опять поставил себе на голову мою ногу и вообще всеми доступными
ему способами старался доказать мне свою безграничную покорность и дать
мне понять, что с этого дня он будет служить мне всю жизнь.
Я понял многое из того, что он хотел мне сказать, и постарался вну-
шить ему, что я им совершенно доволен.
С того же дня я начал учить его необходимым словам. Прежде всего я
сообщил ему, что буду называть его Пятницей (я выбрал для него это имя в
память дня, когда спас ему жизнь). Затем я научил его произносить мое
имя, научил также выговаривать "да" и "нет" и растолковал значение этих
слов.
Я принес ему молока в глиняном кувшине и показал, как обмакивать в
него хлеб. Он сразу научился всему этому и стал знаками показывать мне,
что мое угощение пришлось ему по вкусу.
Мы переночевали в гроте, но, как только наступило утро, я приказал
Пятнице идти за мной и повел его в свою крепость. Я объяснил, что хочу
подарить ему кое-какую одежду. Он, по-видимому, очень обрадовался, так
как был совершенно голый.
Когда мы проходили мимо того места, где были похоронены оба убитых
накануне дикаря, он указал мне на их могилы и всячески старался мне
втолковать, что нам следует откопать оба трупа, для того чтобы тотчас же
съесть их.
Тут я сделал вид, что ужасно рассердился, что мне противно даже слы-
шать о подобных вещах, что у меня начинается рвота при одной мысли об
этом, что я буду презирать и ненавидеть его, если он прикоснется к уби-
тым. Наконец я сделал рукою решительный жест, приказывающий ему отойти
от могил; он тотчас же отошел с величайшей покорностью.
После этого мы с ним поднялись на холм, так как мне хотелось взгля-
нуть, тут ли еще дикари.
Я достал подзорную трубу и навел ее на то место, где видел их накану-
не. Но их и след простыл: на берегу не было ни одной лодки. Я не сомне-
вался, что дикари уехали, даже не потрудившись поискать двух своих това-
рищей, которые остались на острове.
Этому я был, конечно, рад, но мне хотелось собрать более точные све-
дения о моих незваных гостях. Ведь теперь я уже был не один, со мною был
Пятница, и от этого я сделался гораздо храбрее, а вместе с храбростью во
мне проснулось любопытство.
У одного из убитых остались лук и колчан со стрелами. Я позволил Пят-
нице взять это оружие и с той поры он не расставался с ним ни ночью ни
днем. Вскоре мне пришлось убедиться, что луком и стрелами мой дикарь
владеет мастерски. Кроме того, я вооружил его саблей, дал ему одно из
моих ружей, а сам взял два других, и мы тронулись в путь.
Когда мы пришли на то место, где вчера пировали людоеды, нашим глазам
предстало такое ужасное зрелище, что у меня замерло сердце и кровь зас-
тыла в жилах.
Но Пятница остался совершенно спокоен: подобные зрелища были ему не в
диковинку.
Земля во многих местах была залита кровью. Кругом валялись большие
куски жареного человечьего мяса. Весь берег был усеян костями людей: три
черепа, пять рук, кости от трех или четырех ног и множество других час-
тей скелета.
Пятница рассказал мне при помощи знаков, что дикари привезли с собой
четырех пленников: троих они съели, а он был четвертым. (Тут он ткнул
себя пальцем в грудь.)
Конечно, я понял далеко не все из того, что он рассказывал мне, но
кое-что мне удалось уловить. По его словам, несколько дней назад у дика-
рей, подвластных одному враждебному князьку, произошло очень большое
сражение с тем племенем, к которому принадлежал он, Пятница. Чужие дика-
ри победили и взяли в плен очень много народу. Победители поделили плен-
ных между собой и повезли их в разные места, чтобы убить и съесть, со-
вершенно так же, как поступил тот отряд дикарей, который выбрал местом
для пира один из берегов моего острова.
Я приказал Пятнице разложить большой костер, затем собрать все кости,
все куски мяса, свалить их в этот костер и сжечь.
Я заметил, что ему очень хочется полакомиться человечьим мясом (да
оно и неудивительно: ведь он тоже был людоед!). Но я снова показал ему
всевозможными знаками, что мне кажется отвратительно мерзкой самая мысль
о подобном поступке, и тут же пригрозил ему, что убью его при малейшей
попытке нарушить мое запрещение.
После этого мы вернулись в крепость, и я, не откладывая, принялся об-
шивать моего дикаря.
Прежде всего я надел на него штаны. В одном из сундуков, взятых мною
с погибшего корабля, нашлась готовая пара холщовых штанов; их пришлось
только слегка переделать. Затем я сшил ему куртку из козьего меха, при-
ложив все свое умение, чтобы куртка вышла получше (я был в то время уже
довольно искусным портным), и смастерил для него шапку из заячьих шку-
рок, очень удобную и довольно красивую.
Таким образом, он на первое время был одет с головы до ног и остался,
по-видимому, очень доволен тем, что его одежда не хуже моей.
Правда, с непривычки ему было неловко в одежде, так как он всю жизнь
ходил голым; особенно мешали ему штаны. Жаловался он и на куртку: гово-
рил, что рукава давят под мышками и натирают ему плечи. Пришлось кое-что
переделать, но мало-помалу он обтерпелся и привык.
На другой день я стал думать, где бы мне его поместить.
Мне хотелось устроить его поудобнее, но я был еще не совсем уверен в
нем и боялся поселить его у себя. Я поставил ему маленькую палатку в
свободном пространстве между двумя стенами моей крепости, так что он
очутился за оградой того двора, где стояло мое жилье.
Но эти предосторожности оказались совершенно излишними. Вскоре Пятни-
ца доказал мне на деле, как самоотверженно он любит меня. Я не мог не
признать его другом и перестал остерегаться его.
Никогда ни один человек не имел такого любящего, такого верного и
преданного друга. Ни раздражительности, ни лукавства не проявлял он по
отношению ко мне; всегда услужливый и приветливый, он был привязан ко
мне, как ребенок к родному отцу. Я убежден, что, если бы понадобилось,
он с радостью пожертвовал бы для меня своей жизнью.
Я был очень счастлив, что у меня наконец-то появился товарищ, и дал
себе слово научить его всему, что могло принести ему пользу, а раньше
всего научить его говорить на языке моей родины, чтобы мы с ним могли
понимать друг друга. Пятница оказался таким способным учеником, что луч-
шего нельзя было и желать.
Но самое ценное было в нем то, что он учился так прилежно, с такой
радостной готовностью слушал меня, так был счастлив, когда понимал, чего
я от него добиваюсь, что для меня оказалось большим удовольствием давать
ему уроки и беседовать с ним.
С тех пор как Пятница был со мной, жизнь моя стала приятной и легкой.
Если бы я мог считать себя в безопасности от других дикарей, я, право,
кажется, без сожаления согласился бы остаться на острове до конца моих
дней.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Робинзон беседует с Пятницей и поучает его
Дня через два или три после того как Пятница поселился в моей крепос-
ти, мне пришло в голову, что, если я хочу, чтобы он не ел человечьего
мяса, я должен приучить его к мясу животных.