весь конец июля и устроил себе там другое жилье. Я поставил в долине ша-
лаш, огородил его наглухо крепким двойным частоколом выше человеческого
роста, а промежутки между кольями заложил хворостом; входил же во двор и
выходил со двора по приставной лестнице, как и в моем старом жилище. Та-
ким образом, я и здесь мог не бояться нападения хищных зверей. Мне так
нравилось в этих новых местах, что я проводил там порою по нескольку су-
ток; две-три ночи подряд я спал в шалаше, и мне дышалось гораздо при-
вольнее.
"Теперь у меня на берегу моря есть дом, а в лесу дача", - говорил я
себе. Работы по сооружению этой "дачи" заняли у меня все время до начала
августа.
3 августа я увидел, что развешанные мною гроздья винограда совершенно
высохли и превратились в превосходный изюм. Я тотчас же стал снимать их.
Надо было торопиться, иначе их попортило бы дождем и я лишился бы почти
всех своих зимних запасов, а запасы у меня были богатые: никак не меньше
двухсот очень крупных кистей. Едва только я снял с дерева и отнес в пе-
щеру последнюю кисть, надвинулись черные тучи и хлынул сильнейший дождь.
Он шел безостановочно два месяца: с 14 августа до половины октября. По-
рою это был настоящий потоп, и тогда я не мог выходить из пещеры по нес-
кольку дней.
За это время, к великому моему удовольствию, у меня произошло прира-
щение семейства. Одна из моих кошек давно уже ушла из дому и где-то про-
падала; я думал, что она околела, и мне было жалко ее, как вдруг в конце
августа она вернулась домой и привела трех котят.
С 14 по 26 августа дожди не прекращались, и я почти не выходил из до-
му, так как со времени болезни остерегался попадать под дождь, опасаясь
простуды. Но пока я сидел в пещере, выжидая хорошей погоды, мои запасы
провизии стали подходить к концу, так что два раза я даже рискнул выйти
на охоту. В первый раз я подстрелил козу, а во второй, 26-го, поймал ог-
ромную черепаху, из которой и устроил себе целый обед. Вообще в то время
моя еда распределялась так: на завтрак ветка изюма, на обед кусок козля-
тины или черепашьего мяса (испеченного на угольях, так как, к несчастью,
мне не в чем было жарить и варить), на ужин два или три черепашьих яйца.
Все эти двенадцать дней, пока я прятался в пещере от дождя, я ежед-
невно по два, по три часа занимался земляными работами, так как давно
уже решил увеличить мой погреб. Я копал и копал его все в одну сторону и
наконец вывел ход наружу, за ограду.
Теперь у меня был сквозной ход; я приладил здесь потайную дверь, че-
рез которую мог свободно выходить и входить, не прибегая к приставной
лестнице. Это было, конечно, удобно, но зато не так спокойно, как преж-
де: прежде мое жилье было со всех сторон загорожено, и я мог спать, не
опасаясь врагов; теперь же ничего не стоило пробраться в пещеру: доступ
ко мне был открыт! Не понимаю, впрочем, как я тогда не сообразил, что
бояться мне некого, ибо за все время я не встретил на острове ни одного
животного крупнее козы.
30 сентября. Сегодня печальная годовщина моего прибытия на остров. Я
сосчитал зарубки на столбе, и оказалось, что я живу здесь ровно триста
шестьдесят пять дней!
Посчастливится ли мне когда-нибудь вырваться из этой тюрьмы на свобо-
ду?
Недавно я обнаружил, что у меня осталось очень мало чернил. Надо бу-
дет расходовать их экономнее: до сих пор я вел мои записи ежедневно и
заносил туда всякие мелочи, теперь же буду записывать лишь выдающиеся
события моей жизни.
К этому времени я успел подметить, что периоды дождей здесь совершен-
но правильно чередуются с периодами бездождья, и, таким образом, мог за-
благовременно подготовиться и к дождям и к засухе.
Но свой опыт я приобрел дорогой ценой. Об этом свидетельствует хотя
бы такое событие, случившееся со мною в ту пору. Тотчас же после дождей,
когда солнце перешло в Южное полушарие, я решил, что наступило самое
подходящее время для того, чтобы посеять те скудные запасы риса и ячме-
ня, о которых было сказано выше. Я посеял их и с нетерпением стал ждать
урожая. Но наступили сухие месяцы, в земле не осталось ни капли влаги, и
ни одно зерно не взошло. Хорошо, что я отложил про запас по горсточке
рису и ячменя. Я так и сказал себе: "Лучше не высевать всех семян; ведь
здешний климат мною еще не изучен, и я не знаю наверное, когда следует
сеять и когда собирать урожай". Я очень хвалил себя за эту предосторож-
ность, так как был уверен, что весь мой посев погиб от засухи. Но велико
было мое удивление, когда через несколько месяцев, едва начались дожди,
почти все мои зерна взошли, как будто я только что посеял их!
Покуда рос и созревал мой хлеб, я сделал одно открытие, которое впос-
ледствии принесло мне немалую пользу.
Как только прекратились дожди и погода установилась, то есть прибли-
зительно в ноябре, я отправился на свою лесную дачу. Я не был там нес-
колько месяцев и с радостью убедился, что все осталось по-старому, в том
самом виде, в каком было при мне. Изменилась только ограда, окружавшая
мой шалаш. Она состояла, как известно, из двойного частокола. Ограда бы-
ла цела, но ее колья, для которых я брал росшие поблизости молодые де-
ревца неизвестной мне породы, пустили длинные побеги, совершенно так,
как пускает их ива, если у нее срезать макушку. Я очень удивился, увидев
эти свежие ветви, и мне было чрезвычайно приятно, что моя ограда вся в
зелени. Я подстриг каждое деревцо, чтобы по возможности придать им всем
одинаковый вид, и они разрослись на диво.
Хотя круглая площадь моей дачи имела до двадцати пяти ярдов в диамет-
ре, деревья (так я мог теперь называть мои колья) скоро покрыли ее свои-
ми ветвями и давали такую густую тень, что в ней можно было укрыться от
солнца в любое время дня. Поэтому я решил нарубить еще несколько десят-
ков таких же кольев и вбить их полукругом вдоль всей ограды моего старо-
го дома. Так я и сделал. Я вбил их в землю в два ряда, отступив от стены
ярдов на восемь. Они принялись, и вскоре у меня образовалась живая изго-
родь, которая сначала защищала меня от жары, а впоследствии сослужила
мне и другую, более важную службу.
К этому времени я окончательно убедился в том, что на моем острове
времена года следует разделять не на летний и зимний периоды, а на сухой
и дождливый, причем эти периоды распределяются приблизительно так:
Половина февраля.
Март. Дожди. Солнце стоит в зе-
Половина апреля. ните.
Половина апреля.
Май. Сухо. Солнце перемещает
Июнь. ся к северу.
Июль.
Половина августа.
Половина августа. Дожди. Солнце снова в зе-
Сентябрь. ните.
Половина октября.
Половина октября
Ноябрь. Сухо. Солнце перемещает
Декабрь. ся к югу.
Январь.
Половина февраля.
Дождевые периоды могут быть длиннее и короче-это зависит от ветра, -
но в общем я наметил их правильно. Мало-помалу я убедился на опыте, что
в дождливый период мне очень опасно находиться под открытым небом: это
вредно для здоровья. Поээтому перед началом дождей я всякий раз запасал-
ся провизией, чтобы возможно реже выходить за порог и все дождливые ме-
сяцы старался просиживать дома.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Робинзон продолжает исследовать остров
Много раз пытался я сплести себе корзину, но те прутья, которые мне
удавалось достать, оказывались такими ломкими, что у меня ничего не вы-
ходило.
Ребенком я очень любил ходить к одному корзинщику, проживавшему в на-
шем городе, и смотреть, как он работает. И теперь это мне пригодилось.
Все дети наблюдательны и любят помогать взрослым. Приглядевшись к работе
корзинщика, я скоро подметил, как плетутся корзины, и по мере сил помо-
гал моему приятелю работать. Понемногу я научился плести корзины не хуже
его. Так что теперь мне не хватало только материала. Наконец мне пришло
в голову: не подойдут ли для этого дела ветки тех деревьев, из которых я
сделал частокол? Ведь у них должны быть упругие, гибкие ветки, как у на-
шей вербы или ивы. И я решил попробовать.
На другой же день я отправился на дачу, срезал несколько веток, выби-
рая самые тонкие, и убедился, что они как нельзя лучше годятся для пле-
тения корзин. В следующий раз я пришел с топором, чтобы сразу нарубить
побольше веток. Мне не пришлось долго разыскивать их, так как деревья
этой породы росли здесь в большом количестве. Нарубленные прутья я пере-
тащил за ограду моего шалаша и спрятал.
Как только начался период дождей, я сел за работу и сплел очень много
корзин. Они служили мне для разных надобностей: я носил в них землю,
складывал всякие вещи и т.д. Правда, корзины выходили у меня грубоватые,
я не мог придать им изящества, но, во всяком случае, они хорошо выполня-
ли свое назначение, а мне только это и нужно было.
С тех пор мне часто приходилось заниматься плетением корзин: старые
ломались или изнашивались и нужны были новые. Я делал всякие корзины - и
большие и маленькие, но главным образом запасался глубокими и прочными
корзинами для хранения зерна: я хотел, чтобы они служили мне вместо меш-
ков. Правда, сейчас зерна у меня было мало, но ведь я намеревался копить
его в течение нескольких лет.
...Я уже говорил, что мне очень хотелось обойти весь остров и что я
несколько раз доходил до ручья и еще выше - до того места, где построил
шалаш.
Оттуда можно было свободно пройти к противоположному берегу, которого
я еще никогда не видал. Я взял ружье, топорик, большой запас пороха,
дроби и пуль, прихватил на всякий случай два сухаря и большую ветку изю-
ма и пустился в путь. За мною, как всегда, побежала собака.
Когда я дошел до моего шалаша, я, не останавливаясь, двинулся дальше,
на запад. И вдруг, пройдя с полчаса, я увидел перед собою море, а в мо-
ре, к моему удивлению, полосу земли.
Был яркий, солнечный день, я хорошо различал землю, но не мог опреде-
лить, материк это или остров. Высокое плоскогорье тянулось с запада на
юг и находилось от моего острова очень далеко, - по моему расчету, милях
в сорока, если не больше.
Я не имел понятия, что это за земля. Одно я знал твердо: это, несом-
ненно, часть Южной Америки, лежащая, по всей вероятности, недалеко от
испанских владений. Весьма возможно, что там живут дикарилюдоеды и что,
если бы я попал туда, мое положение было бы еще хуже, чем теперь.
Эта мысль доставила мне живейшую радость.
Значит, напрасно я проклинал свою горькую участь. Жизнь моя могла бы
оказаться гораздо печальнее. Значит, я совершенно напрасно мучил себя
бесплодными сожалениями о том, зачем буря выбросила меня именно сюда, а
не в какое-нибудь другое место. Значит, я должен радоваться, что живу
здесь, на моем необитаемом острове.
Размышляя таким образом, я не спеша подвигался вперед, причем мне
приходилось убеждаться на каждом шагу, что эта часть острова, где я на-
ходился теперь, гораздо привлекательнее той, где я устроил свое первое
жилье. Всюду здесь зеленые поляны, разукрашенные дивными цветами, пре-
лестные рощи, звонко поющие птицы.
Я заметил, что здесь во множестве водятся попугаи, и мне захотелось
поймать одного: я надеялся приручить его и научить говорить. После нес-
кольких неудачных попыток мне удалось изловить молодого попугая: я под-
шиб ему палкой крыло. Оглушенный моим ударом, он свалился на землю. Я
подобрал его и принес домой. Впоследствии мне удалось добиться того, что
он стал называть меня по имени.
Дойдя до морского берега, я еще раз убедился, что судьба забросила
меня в самую худшую часть острова.
Здесь весь берег был усеян черепахами, а там, где я жил, я за полтора
года нашел только трех. Здесь было несметное множество птиц всевозможных
пород. Были и такие, каких я никогда не видал. Мясо некоторых оказалось
очень вкусным, хотя я даже не знал, как они называются. Среди известных
мне птиц самыми лучшими были пингвины.
Итак, повторяю еще раз: этот берег был во всех отношениях привлека-
тельнее моего. И все же я не имел ни малейшего желания переселяться сю-
да. Прожив в своей палатке около двух лет, я успел привыкнуть к тем мес-
там, здесь же я чувствовал себя путником, гостем, мне было как-то не по
себе и тянуло домой.
Выйдя на берег, я повернул к востоку и прошел по прибрежью около две-
надцати миль. Тут я воткнул в землю высокий шест, чтобы заметить место,
так как решил, что в следующий раз приду сюда с другой стороны, и напра-
вился в обратный путь.
Я хотел вернуться другой дорогой.
"Остров так невелик, - думал я, - что на нем нельзя заблудиться. В
крайнем случае, я взберусь на горку, осмотрюсь и увижу, где находится
мое старое жилье".
Однако я сделал большую ошибку. Отойдя от берега не больше двух-трех
миль, я незаметно спустился в широкую долину, которую так тесно обступа-
ли холмы, поросшие густыми лесами, что не было никакой возможности ре-
шить, где я нахожусь. Я мог бы держать путь по солнцу, но для этого надо
было в точности знать, где находится солнце в эти часы. Хуже всего было
то, что в течение трех или четырех дней, пока я блуждал в долине, погода
стояла пасмурная, солнце совсем не показывалось. В конце концов пришлось
снова выйти на берег моря, на то самое место, где стоял мой шест.
Оттуда я вернулся домой прежней дорогой. Шел я не торопясь и часто
присаживался отдохнуть, так как погода была очень жаркая, а мне приходи-
лось нести много тяжелых вещей - ружье, заряды, топор.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Робинзон возвращается в пещеру. - Его полевые работы
Во время этого путешествия моя собака вспугнула козленка и схватила
его, но загрызть не успела: я подбежал и отнял его. Мне очень хотелось
взять его с собой: я страстно мечтал раздобыть где-нибудь пару козлят,
чтобы развести стадо и обеспечить себе мясную пищу к тому времени, когда
у меня выйдет весь порох.
Я смастерил для козленка ошейник и повел его на веревке; веревку я
давно уже свил из пеньки от старых канатов и всегда носил ее в кармане.
Козленок упирался, но все-таки шел. Добравшись до своей дачи, я оставил
его в ограде, сам же пошел дальше: мне хотелось поскорее очутиться дома,
так как я путешествовал больше месяца.
Не могу выразить, с каким удовольствием воротился я под крышу своего
старого дома и снова разлегся в гамаке. Эти скитания по острову, когда
мне негде было приклонить голову, так утомили меня, что мой собственный
дом (как называл я теперь мое жилье) показался мне необыкновенно уютным.
С неделю я отдыхал и наслаждался домашней едой. Большую часть этого
времени я был занят важнейшим делом: мастерил клетку для Попки, который
сразу же сделался домашней птицей и очень привязался ко мне.
Затем я вспомнил о бедном козленке, сидевшем в плену на даче. "Навер-
ное, - думал я, - он уже съел всю траву и выпил всю воду, какую я ему
оставил, и теперь голодает". Надо было сходить за ним. Придя на дачу, я
застал его там, где оставил. Впрочем, он и не мог уйти. Он умирал с го-
лоду. Я нарезал веток с ближайших деревьев и перебросил ему за ограду.
Когда козленок поел, я привязал к его ошейнику веревку и хотел вести
его, как раньше, но от голода он сделался таким ручным, что веревка ста-
ла не нужна: он побежал за мной сам, как собачонка.
Дорогой я часто кормил его, и благодаря этому он стал таким же пос-
лушным и кротким, как и прочие жильцы моего дома, и так ко мне привязал-
ся, что не отходил от меня ни на шаг.
Наступил декабрь, когда должны были взойти ячмень и рис. Возделанный
мною участок был невелик, потому что, как я уже говорил, засуха погубила
почти весь посев первого года и у меня оставалось не более осьмушки бу-
шеля каждого сорта зерна.
На этот раз можно было ожидать отличного урожая, но вдруг оказалось,
что я снова рискую потерять весь посев, так как мое поле опустошается
целыми полчищами разнообразных врагов, от которых едва ли возможно убе-
речься. Этими врагами были, во-первых, козы, во-вторых, те дикие
зверьки, которых я назвал зайцами. Сладкие стебли риса и ячменя пришлись
им по вкусу: они проводили на поле дни и ночи и съедали молодые побеги,
прежде чем те успевали заколоситься.
Против нашествия этих врагов было лишь одно средство: огородить все
поле плетнем. Я так и сделал. Но эта работа была очень тяжела, главным
образом потому, что надо было спешить, так как враги нещадно истребляли
колосья. Впрочем, поле было такое небольшое, что через три недели изго-
родь была готова.
Изгородь оказалась довольно хорошей. Покуда она не была закончена, я
отпугивал врагов выстрелами, а на ночь привязывал к изгороди собаку, ко-
торая лаяла до утра. Благодаря всем этим мерам предосторожности враги
оставили меня в покое, и мои колосья стали наливаться зерном.
Но чуть только хлеб заколосился, появились новые враги: налетели стаи
прожорливых птиц и начали кружиться над полем, выжидая, когда я уйду и
можно будет наброситься на хлеб. Я сейчас же выпустил в них заряд дроби
(так как никогда не выходил без ружья), и не успел я выстрелить, как с
поля поднялась другая стая, которой я сначала не заметил.
Я был не на шутку встревожен.
"Еще несколько дней такого грабежа - и прощай все мои надежды, - го-
ворил я себе, - у меня нет больше семян, и я останусь без хлеба".
Что было делать? Как избавиться от этой новой напасти? Ничего приду-
мать я не мог, но твердо решил во что бы то ни стало отстоять свой хлеб,
хотя бы мне пришлось караулить его круглые сутки.
Раньше всего я обошел все поле, чтобы установить, много ли вреда при-
чинили мне птицы. Оказалось, что хлеб порядком попорчен. Но с этой поте-
рей можно было еще примириться, если бы удалось сберечь остальное. Птицы
притаились на ближайших деревьях: они ждали, чтобы я ушел. Я зарядил
ружье и сделал вид, что ухожу. Воры обрадовались и стали один за другим
опускаться на пашню. Это страшно рассердило меня. Сначала я хотел было
подождать, чтобы опустилась вся стая, но у меня не хватило терпения.
"Ведь из-за каждого зерна, которое они съедят теперь, я, может быть,
лишаюсь в будущем целой ковриги хлеба", - сказал я себе.
Я подбежал к изгороди и начал стрелять; три птицы остались на месте.
Я поднял их и повесил на высоком столбе, чтобы запугать остальных. Труд-
но себе представить, какое поразительное действие произвела эта мера: ни
одна птица не села больше на пашню. Все улетели из этой части острова;
по крайней мере, я не видал ни одной за все время, пока мои пугала висе-
ли на столбе. Можете быть уверены, что мне эта победа над птицами доста-
вила большое удовольствие.
К концу декабря хлеб поспел, и я снял жатву, вторую в этом году.
У меня, к сожалению, не было ни косы, ни серпа, и после долгих раз-
мышлений я решил воспользоваться для полевых работ широкой саблей, взя-
той мною с корабля вместе с другим оружием. Впрочем, хлеба было у меня
так немного, что убрать его не составляло большого труда. Да и убирал я
его своим собственным способом: срезал только колосья и уносил с поля в
большой корзине. Когда все было собрано, я перетер колосья руками, чтобы
отделить шелуху от зерна, и в результате из одной осьмушки бушеля семян
каждого сорта получил около двух бушелей риса и два с половиной бушеля
ячменя (конечно, по приблизительному расчету, так как у меня не было
мерки).
Урожай был очень хороший, и такая удача окрылила меня. Теперь я мог
надеяться, что через несколько лет у меня будет постоянный запас хлеба.
Но вместе с тем предо мною возникли и новые затруднения. Как без мельни-
цы, без жерновов превратить зерно в муку? Как просеять муку? Как выме-
сить из муки тесто? Как, наконец, испечь хлеб? Ничего этого я не умел.
Поэтому я решил не трогать урожая и оставить все зерно на семена, а тем
временем, до следующего посева, приложить все усилия к тому, чтобы раз-
решить главную задачу, то есть изыскать способ превращать зерно в пече-
ный хлеб.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Робинзон изготовляет посуду
Когда шел дождь и нельзя было выйти из дому, я между делом учил свое-
го попугая говорить. Это очень забавляло меня.
После нескольких уроков он уже знал свое имя, а потом, хотя и не ско-
ро, научился довольно громко и четко произносить его.
"Попка" было первое слово, какое я услышал на острове из чужих уст.
Но разговоры с Попкой были для меня не работой, а подспорьем в рабо-
те. В то время у меня было очень важное дело. Давно уже я ломал голову
над тем, как изготовить глиняную посуду, в которой сильно нуждался, но
ничего не мог придумать: не было подходящей глины.
"Только бы найти глину, - думал я, - и мне будет очень нетрудно выле-
пить что-нибудь вроде горшка или миски. Правда, и горшок и миску нужно
будет обжечь, но ведь я живу в жарком климате, где солнце горячее всякой
печи. Во всяком случае, моя посуда, просохнув на солнце, станет доста-
точно крепкой. Ее можно будет брать в руки, можно будет держать в ней
зерно, муку и вообще все сухие запасы для предохранения их от сырости.
И я решил, что, как только найду подходящую глину, вылеплю несколько
больших кувшинов для зерна. О такой глиняной посуде, в которой можно бы-
ло бы стряпать, я пока и не помышлял.
Читатель, несомненно, пожалел бы меня, а может быть, и посмеялся бы
надо мною, если бы я рассказал ему, как неумело я приступал к этой рабо-
те, какие нелепые, неуклюжие, безобразные вещи выходили у меня на первых
порах, сколько моих изделий разваливалось оттого, что глина была недос-
таточно круто замешана и Не выдерживала собственной тяжести. Одни горшки
у меня потрескались, так как я поторопился выставить их на солнце, когда
оно жгло слишком сильно; другие рассыпались на мелкие части еще до про-
сушки, при первом прикосновении к ним.
Два месяца я трудился не разгибая спины. Много труда ушло у меня на
то, чтобы найти хорошую гончарную глину, накопать ее, принести домой,
обработать, и все же после долгих хлопот у меня получились всего только
две уродливые глиняные посудины, потому что назвать их кувшинами было
никак невозможно.
Но все-таки это были очень полезные вещи. Я сплел из прутьев две
большие корзины и, когда мои горшки хорошо высохли и затвердели на солн-
це, осторожно приподнял их один за другим и каждый поставил в корзину.
Все пустое пространство между посудиной и корзиной я для большей сохран-
ности заполнил рисовой и ячменной соломой. Эти первые горшки предназна-
чались покуда для хранения сухого зерна. Я боялся, что они отсыреют, ес-
ли я буду держать в них влажные продукты. Впоследствии я предполагал
хранить в них муку, когда я найду способ размалывать мое зерно.
Крупные изделия из глины вышли у меня неудачными. Гораздо лучше уда-
валась мне выделка мелкой посуды: маленьких круглых горшочков, тарелок,
кувшинчиков, кружек, чашек и тому подобных вещей. Мелкие вещи легче ле-
пить; кроме того, они ровнее обжигались на солнце и потому были более
прочными.
Но все же моя главная задача оставалась невыполненной. Мне нужна была
такая посуда, в которой можно было бы стряпать: она должна была выдержи-
вать огонь и не пропускать воду, а для этого сделанные мною горшки не
годились.
Но вот я как-то развел большой огонь, чтобы испечь на угольях мясо.
Когда оно испеклось, я хотел загасить уголья и нашел между ними случайно
попавший в огонь черепок от разбившегося глиняного кувшина. Черепок рас-
калился, стал красен, как черепица, и затвердел, как камень. Я был при-
ятно удивлен этим открытием.
"Если глиняный черепок так затвердел от огня, то, значит, с таким же
успехом можно обжигать на огне и глиняную посуду", - решил я.
Я думаю, ни один человек в мире не испытывал такой радости по столь
ничтожному поводу, какую испытал я, когда убедился, что мне удалось из-
готовить горшки, которые не боятся ни воды, ни огня.
Я едва мог дождаться, когда мои горшки остынут, чтобы можно было на-
лить в один из них воды, поставить снова на огонь и сварить в нем мясо.
Горшок оказался отличный. Я сварил себе из козлятины очень хороший
бульон, хотя, конечно, если бы положить в него капусты и луку да запра-
вить овсяной мукой, он вышел бы еще лучше.
Теперь я стал думать о том, как сделать каменную ступку, чтобы разма-
лывать или, вернее, толочь в ней зерно; ведь о таком замечательном про-
изведении искусства, как мельница, не могло быть и речи: одной паре че-
ловеческих рук было не под силу выполнить подобную работу.
Но сделать ступку было тоже не так-то просто: в ремесле каменотеса я
был таким же круглым невеждой, как и во всех остальных, и, кроме того, у
меня не было инструментов. Не один день потратил я на поиски подходящего
камня, но ничего не нашел. Тут нужен был очень твердый камень и притом
достаточно большой, чтобы в нем можно было выдолбить углубление.
На моем острове были утесы, но ни от одного из них я при всех усилиях
не мог отколоть обломка подходящих размеров. К тому же для ступки этот
хрупкий, пористый камень из породы песчаников все равно не годился: под
тяжелым пестом он стал бы непременно крошиться, и в муку попадал бы пе-
сок.
Таким образом потеряв много времени на бесплодные поиски, я отказался
от мысли о каменной ступке и решил смастерить деревянную, для которой
гораздо легче было найти материал.
Действительно, я скоро наметил в лесу очень твердую колоду, такую
большую, что я с трудом мог сдвинуть ее с места. Я обтесал ее топором,
чтобы придать ей по возможности нужную форму, а затем высек огонь и при-
нялся выжигать в ней углубление. Так поступают бразильские краснокожие,
когда делают лодки. Нечего и говорить, что эта работа стоила мне большо-
го труда.
Покончив со ступкой, я вытесал тяжелый крупный пест из так называемо-
го железного дерева. И ступку и пест я спрятал до следующего урожая.
Тогда, по моим расчетам, я получу достаточное количество зерна и можно
будет некоторую часть отделить на муку.
Теперь надо было подумать о том, как я буду месить свои хлебы, когда
приготовлю муку.
Прежде всего, у меня не было закваски; впрочем, этому горю все равно
пособить было нечем, и потому о закваске я не заботился. Но как обойтись
без печи? Это был поистине головоломный вопрос. Тем не менее я все-таки
придумал, чем ее заменить.
Я вылепил из глины несколько посудин вроде блюд, очень широких, но
мелких, и хорошенько обжег их в огне. Я приготовил их задолго до начала
жатвы и сложил в кладовой. Еще раньше у меня был устроен на земле очаг -
ровная площадка из квадратных (то есть, строго говоря, далеко не квад-
ратных) кирпичей, тоже собственного изделия и тоже хорошо обожженных.
Когда пришла пора печь хлеб, я развел на этом очаге большой огонь.
Едва дрова прогорели, я разгреб уголья по всему очагу и дал им полежать
с полчаса, чтобы очаг раскалился докрасна. Тогда я отгреб весь жар к
сторонке и сложил на очаге свои хлебы. Затем я накрыл их одним из заго-
товленных мною глиняных блюд, опрокинув его кверху дном, а блюдо завалил
горячими угольями.
И что же? Мои хлебы испеклись, как в самой лучшей печке.
Приятно мне было отведать свежеиспеченного хлеба! Мне казалось, что я
никогда в жизни не едал такого дивного лакомства.
Вообще я в короткое время сделался очень хорошим пекарем; не говоря
уже о простом хлебе, я научился печь пудинги и лепешки из риса. Только
пирогов я не делал, да и то больше потому, что, кроме козлятины и
птичьего мяса, у меня не было никакой другой начинки.
На эти хозяйственные работы ушел весь третий год моего пребывания на
острове.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Робинзон строит лодку и шьет себе новую одежду
Вы можете не сомневаться, что все это время меня не покидали мысли о
земле, которая была видна с другого берега. В глубине души я не переста-
вал сожалеть, что поселился не на том берегу: мне все казалось, что, ес-
ли бы я видел перед собою ту землю, я как-нибудь нашел бы возможность
добраться до нее. А уж если б я добрался до нее, мне, быть может, уда-
лось бы выбраться из этих мест на свободу.
Вот когда я не раз вспоминал моего маленького приятеля Ксури и мою
длинную шлюпку с боковым парусом, на которой я прошел вдоль африканских
берегов больше тысячи миль. Но что толку вспоминать!
Я решил взглянуть на наш корабельный бот, который еще в ту бурю, ког-
да мы потерпели крушение, выбросило на остров в нескольких милях от мое-
го жилья. Эта лодка лежала недалеко от того места, куда ее выбросило.
Прибоем ее опрокинуло кверху дном и отнесло немного повыше, на песчаную
отмель; она лежала на сухом месте, и воды вокруг нее не было.
Если бы мне удалось починить и спустить на воду эту шлюпку, я мог бы
без особых затруднений добраться до Бразилии. Но для такой работы было
мало одной пары рук. Я легко мог сообразить, что мне так же невозможно
сдвинуть с места эту шлюпку, как сдвинуть с места мой остров. И все же я
решил попробовать. Отправился в лес, нарубил толстых жердей, которые
должны были служить мне рычагами, вытесал из чурбанов два катка и все
это перетащил к шлюпке.
"Лишь бы мне удалось перевернуть ее на дно, - говорил я себе, - а по-
чинить ее - дело нетрудное. Выйдет такая отличная лодка, что в ней смело
можно будет пуститься в море".
И я не пожалел трудов на эту бесполезную работу.
Я потратил на нее три или четыре недели. Мало того: когда я наконец
понял, что не с моими слабыми силами сдвинуть такое тяжелое судно, я
придумал новый план. Я принялся отбрасывать песок от одного борта лодки,
рассчитывая, что, лишившись точки опоры, она сама перевернется и станет
на дно; одновременно я подкладывал под нее обрубки дерева, чтобы она,
перевернувшись, стала именно туда, куда мне нужно.
Лодка действительно стала на дно, но это ничуть не подвинуло меня к
моей цели: я все равно не мог спустить ее на воду. Я даже не мог подвес-
ти под нее рычаги и наконец был вынужден отказаться от своей затеи. Но
эта неудача не отбила у меня охоты к дальнейшим попыткам добраться до
материка. Напротив, когда я увидел, что у меня нет никакой возможности
отплыть от постылого берега, мое желание пуститься в океан не только не
ослабело, но возросло еще более.
Наконец мне пришло в голову: не попробовать ли мне самому сделать
лодку или, еще лучше, пирогу, вроде тех, какие делают в здешних широтах
туземцы?
"Чтобы сделать пирогу, - рассуждал я, - не надо почти никаких инстру-
ментов, так как она выдалбливается из цельного древесного ствола; с та-
кой работой может справиться и один человек".
Словом, сделать пирогу казалось мне не только возможным, но самым
легким делом, и мысль об этой работе была для меня очень приятна. С
большим удовольствием я думал о том, что мне будет даже легче выполнить
эту задачу, чем дикарям.
Я не задавался вопросом, как я спущу свою пирогу на воду, когда она