Приключения Оливера Твиста | |
Чарльз Диккенс
Приключения Оливера Твиста
Изд. "ХудЛит", Москва, 1958 г.
OCR Палек, 1998 г.
Собрание сочинений, т. 4
Десятое, пересмотренное издание перевода пер. А. В. Кривцовой
ПРЕДИСЛОВИЕ
В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбрал некоторых ге-
роев этого повествования из среды самых преступных и деградировавших
представителей лондонского населения.
Не видя никакой причины, в пору писания этой книги, почему подонки
общества (поскольку их речь не оскорбляет слуха) не могут служить целям
моральным в той же мере, как его пена и сливки, - я дерзнул верить, что
это самое "свое время" может и не означать "во все времена" или даже
"долгое время". У меня были веские причины избрать подобный путь. Я чи-
тал десятки книг о ворах: славные ребята (большей частью любезные), оде-
ты безукоризненно, кошелек туго набит, знатоки лошадей, держат себя
весьма самоуверенно, преуспевают в галантных интригах, мастера петь пес-
ни, распить бутылку, сыграть в карты или кости - прекрасное общество для
самых достойных. Но я нигде не встречался (исключая - Хогарта) с жалкой
действительностью. Мне казалось, что изобразить реальных членов преступ-
ной шайки, нарисовать их во всем их уродстве, со всей их гнусностью, по-
казать убогую, нищую их жизнь, показать их такими, каковы они на самом
деле, - вечно крадутся они, охваченные тревогой, по самым грязным тропам
жизни, и куда бы ни взглянули, везде маячит перед ними большая черная
страшная виселица, - мне казалось, что изобразить Это - значит попы-
таться сделать то, что необходимо и что сослужит службу обществу. И я
это исполнил в меру моих сил.
Во всех известных мне книгах, где изображены подобные типы, они всег-
да чем-то прельщают и соблазняют. Даже в "Опере нищего" жизнь воров
изображена так, что, пожалуй, ей можно позавидовать: капитан Макхит, ок-
руженный соблазнительным ореолом власти и завоевавший преданную любовь
красивейшей девушки, единственной безупречной героини в пьесе, вызывает
у слабовольных зрителей такое же восхищение и желание ему подражать, как
и любой обходительный джентльмен в красном мундире, который, по словам
Вольтера, купил право командовать двумя-тремя тысячами человек и так
храбр, что не боится за их жизнь. Вопрос Джонсона, станет ли кто-нибудь
вором, потому что смертный приговор Макхиту был отменен, - кажется мне
не относящимся к делу. Я же спрашиваю себя, помешает ли комунибудь стать
вором то обстоятельство, что Макхит был приговорен к смерти и что су-
ществуют Пичум и Локит. И, вспоминая бурную жизнь капитана, его велико-
лепную внешность, огромный успех и великие достоинства, я чувствую уве-
ренность, что ни одному человеку с подобными же наклонностями не послу-
жит капитан предостережением и ни один человек не увидит в этой пьесе
ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с течением времени и
приводит почтенного честолюбца к виселице.
В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатире общество в це-
лом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том, какое впе-
чатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о превосход-
ном, сильном романе сэра Эдуарда Бульвера "Поль Клиффорд", который никак
нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною теме;
автор и сам не ставил перед собой подобной задачи.
Какова же изображенная на этих страницах жизнь, повседневная жизнь
Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с дурными наклонностями,
каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек гало-
пом по вересковой степи, залитой лунным светом, ни веселых пирушек в
уютной пещере, нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни
ботфортов, ни малиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего от того бах-
вальства и той вольности, какими с незапамятных времен приукрашивали
"большую дорогу". Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не
найти пристанища; грязные и вонючие логовища - обитель всех пороков;
притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот рассыплются,
- что в этом соблазнительного?
Однако иные люди столь утонченны от природы и столь деликатны, что не
в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваются инстинктивно от
преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись им по вкусу, должен
быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. Какой-нибудь Мака-
рони в зеленом бархате - восхитительное созданье, ну а такой в бумазей-
ной рубахе невыносим! Какая-нибудь миссис Макарони - особа в короткой
юбочке и маскарадном костюме - заслуживает того, чтобы ее изображали в
живых картинах и на литографиях, украшающих популярные песенки; ну а
Нэнси - существо в бумажном платье и дешевой шали - недопустима! Удиви-
тельно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок и как Порок, со-
четаясь с лентами и ярким нарядом, меняет, подобно замужним женщинам,
свое имя и становится Романтикой.
Но одна из задач этой книги - показать суровую правду, даже когда она
выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в романах, а
посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута, ни
одной папильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в дели-
катность тех, которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей-
шего желания завоевывать сторонников среди подобных людей. Я не питал
уважения к их мнению, хорошему или плохому, не добивался их одобрения и
не для их развлечения писал.
О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепому грабителю ка-
жется неестественной. И в то же время возражали против Сайкса, - до-
вольно непоследовательно, как смею я думать, - утверждая, будто краски
сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих качеств, против которых
возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ на послед-
нее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же есть
такие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и без-
надежно испорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как
Сайкс, существуют, и если пристально следить за ними на протяжении того
же периода времени и при тех же обстоятельствах, что изображены в рома-
не, они не обнаружат ни в одном своем поступке ни малейшего признака
добрых чувств. То ли всякое, более мягкое человеческое чувство в них
умерло, то ли заржавела струна, которой следовало коснуться, и трудно ее
найти - об этом я не берусь судить, но я уверен, что дело обстоит именно
так.
Бесполезно спорить о том, естественны или неестественны поведение и
характер девушки, возможны или немыслимы, правильны или нет. Они - сама
правда. Всякий, кто наблюдал эти печальные тени жизни, должен это знать.
Начиная с первого появления этой жалкой несчастной девушки и кончая тем,
как она опускает свою окровавленную голову на грудь грабителя, здесь нет
ни малейшего преувеличения или натяжки. Это святая правда, ибо эту прав-
ду бог оставляет в душах развращенных и несчастных; надежда еще тлеет в
них; последняя чистая капля воды на дне заросшего тиной колодца. В ней
заключены и лучшие и худшие стороны нашей природы - множество самых
уродливых ее свойств, но есть и самые прекрасные; это - противоречие,
аномалия, кажущиеся невозможными, но это - правда. Я рад, что в ней
усомнились, ибо, если бы я нуждался в подтверждении того, что эту правду
нужно сказать, последнее обстоятельство вдохнуло бы в меня эту уверен-
ность.
В тысяча восемьсот пятидесятом году один чудаколдермен во всеуслыша-
ние заявил в Лондоне, что острова Джекоба нет и никогда не было. Но и в
тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году остров Джекоба (по-прежнему
место незавидное) продолжает существовать, хотя значительно изменился к
лучшему.
ГЛАВА I повествует о месте, где родился Оливер Твист, и обстоя-
тельствах, сопутствовавших его рождению
Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам
благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленно-
го наименования, находится здание, издавна встречающееся почти во всех
городах, больших и малых, именно - работный дом. И в ртом работном доме
родился, - я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так как это
не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной ста-
дии повествования, - родился смертный, чье имя предшествует началу этой
главы.
Когда приходский врач ввел его в сей мир печали и скорбей, долгое
время казалось весьма сомнительным, выживет ли ребенок, чтобы получить
какое бы то ни было имя; по всей вероятности, эти мемуары никогда не
вышли бы в свет, а если бы вышли, то заняли бы не более двух-трех стра-
ниц и благодаря этому бесценному качеству являли бы собою самый краткий
и правдивый образец биографии из всех сохранившихся в литературе любого
века или любой страны.
Хотя я не склонен утверждать, что рождение в работном доме само по
себе самая счастливая и завидная участь, какая может выпасть на долю че-
ловека, тем не менее я полагаю, что при данных условиях это было наилуч-
шим для Оливера Твиста. Потому что весьма трудно было добиться, чтобы
Оливер Твист взял на себя заботу о своем дыхании, а это занятие хлопот-
ливое, хотя обычай сделал его необходимым для нашего безболезненного су-
ществования. В течение некоторого времени он лежал, задыхающийся, на
шерстяном матрасике, находясь в неустойчивом равновесии между этим миром
и грядущим и решительно склоняясь в пользу последнего. Если бы на протя-
жении этого короткого промежутка времени Оливер был окружен заботливыми
бабушками, встревоженными тетками, опытными сиделками и премудрыми док-
торами, он неизбежно и, несомненно был бы загублен. Но так как никого
поблизости не было, кроме нищей старухи, у которой голова затуманилась
от непривычной порции пива, и приходского врача, исполнявшего свои обя-
занности по договору, Оливер и Природа вдвоем выиграли битву. В ре-
зультате Оливер после недолгой борьбы вздохнул, чихнул и возвестил оби-
тателям работного дома о новом бремени, ложившемся на приход, испустив
такой громкий вопль, какой только можно было ожидать от младенца мужско-
го пола, который три с четвертью минуты назад получил сей весьма полез-
ный дар - голос.
Как только Оливер обнаружил это первое доказательство надлежащей и
свободной деятельности своих легких, лоскутное одеяло, небрежно брошен-
ное на железную кровать, зашевелилось, бледное лицо молодой женщины при-
поднялось с подушки и слабый голос невнятно произнес:
- Дайте мне посмотреть на ребенка - и умереть.
Врач сидел у камина, согревая и потирая ладони. Когда заговорила мо-
лодая женщина, он встал и, подойдя к изголовью, сказал ласковее, чем
можно было от него ждать:
- Ну, вам еще рано говорить о смерти!
- Конечно, боже избавь! - вмешалась сиделка, торопливо засовывая в
карман зеленую бутылку, содержимое которой она с явным удовольствием
смаковала в углу комнаты. - Боже избавь! Вот когда она проживет столько,
сколько прожила я, сэр, да произведет на свет тринадцать ребят, и из них
останутся в живых двое, да и те будут с нею в работном доме, вот тогда
она образумится и не будет принимать все близко к сердцу!.. Подумайте,
милая, о том, что значит быть матерью! Какой у вас милый ребеночек!
По-видимому, эта утешительная перспектива материнства не произвела
надлежащего впечатления. Больная покачала головой и протянула руку к ре-
бенку.
Доктор передал его в ее объятия. Она страстно прижалась холодными,
бледными губами к его лбу, провела рукой по лицу, дико осмотрелась вок-
руг, вздрогнула, откинулась назад... и умерла. Ей растирали грудь, руки
и виски, но сердце остановилось навеки. Что-то говорили о надежде и ус-
покоении. Но этого она давно уже не ведала.
- Все кончено, миссис Тингами! - сказал, наконец, врач.
- Да, все кончено. Ах, бедняжка! - подтвердила сиделка, подхватывая
пробку от зеленой бутылки, упавшую на подушку, когда она наклонилась,
чтобы взять ребенка. - Бедняжка!
- Вам незачем посылать за мной, если ребенок будет кричать, - сказал
врач, медленно натягивая перчатки. - Очень возможно, что он окажется
беспокойным. В таком случае дайте ему жидкой кашки. - Он надел шляпу,
направился к двери и, приостановившись у кровати, добавил: - Миловидная
женщина... Откуда она пришла?
- Ее принесли сюда вчера вечером, - ответила старуха, - по распоряже-
нию надзирателя. Ее нашли лежащей на улице. Она пришла издалека, башмаки
у нее совсем истоптаны, но откуда и куда она шла - никто не Знает.
Врач наклонился к покойнице и поднял ее левую РУКУ.
- Старая история, - сказал он, покачивая головой. - Нет обручального
кольца... Ну, спокойной ночи!
Достойный медик отправился обедать, а сиделка, еще раз приложившись к
зеленой бутылке, уселась на низкий стул у камина и принялась облачать
младенца.
Каким превосходным доказательством могущества одеяния явился юный
Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным его
покровом, он мог быть сыном дворянина и сыном нищего; самый родовитый
человек едва ли смог бы определить подобающее ему место в обществе. Но
теперь, когда его облачили в старую коленкоровую рубашонку, пожелтевшую
от времени, он был отмечен и снабжен ярлыком и сразу Занял свое место -
приходского ребенка, сироты из работного дома, смиренного колодного бед-
няка, проходящего свой жизненный путь под градом ударов и пощечин, пре-
зираемого всеми и нигде не встречающего жалости.
Оливер громко кричал. Если бы мог он знать, что он сирота, оставлен-
ный на милосердное попечение церковных старост и надзирателей, быть мо-
жет, он кричал бы еще громче.
ГЛАВА II повествует о том, как рос, воспитывался и как был вскормлен
Оливер Твист.
В течение следующих восьми или десяти месяцев Оливер был жертвой сис-
темы вероломства и обманов. Его кормили из рожка. О голодном малютке-си-
роте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложили над-
лежащим образом приходским властям. Приходские власти с достоинством
запросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы женс-
кого пола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту
утешение и питание, столь для него необходимые. На это власти работного
дома ответили, что такой особы нет. Тогда приходские власти великодушно
и человечно порешили, что Оливера следует поместить "на ферму", или,
иными словами, препроводить его в отделение работного дома, находившееся
на расстоянии примерно трех миль, где от двадцати до тридцати других
юных нарушителей закона о бедных копошились по целым дням на полу, не
страдая от избытка пищи или одежды, под материнским надзором пожилой
особы, которая принимала к себе этих преступников за семь с половиной
пенсов с души. Семь с половиной пенсов в неделю - недурная сумма на со-
держание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной пенсов -
вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать неприятные пос-
ледствия. Пожилая особа женского пола была человеком разумным и опытным
- она Знала, что идет на пользу детям. И она в совершенстве постигла,
что идет на пользу ей самой. Поэтому большую часть еженедельной стипен-
дии она оставляла себе, а подрастающему приходскому поколению уделяла
значительно меньшую долю, чем та, которая была ему назначена. Иными сло-
вами, она открыла в бездонных глубинах еще большую глубину, проявив себя
великим философом.
Всем известна история другого философа, который измыслил знаменитую
теорию о том, что лошадь может существовать без пищи, И он успешно дока-
зал ее, что довел ежедневную порцию пищи, получаемую его собственной ло-
шадью, до одной соломинки; несомненно он сделал бы ее чрезвычайно горя-
чим и резвым животным, если бы она не пала за сутки до того дня, как ей
предстояло перейти на отменную порцию воздуха. К несчастью для экспери-
ментальной философии той женщины, чьим заботам и покровительству был по-
ручен Оливер Твист, к таким же результатам обычно приводило применение
ее системы; потому что в ту самую минуту, когда дитя научалось поддержи-
вать в себе жизнь ничтожной долей самой непитательной пищи, по преврат-
ности судьбы, в восьми с половиной случаях из десяти, оно или заболевало
от голода и холода, или по недосмотру падало в огонь, или погибало от
удушья. В любом из Этих случаев несчастный малютка отправлялся в иной
мир, чтоб там соединиться со своими родителями, коих он не ведал в этом.
Иной раз, когда производилось особо строгое следствие о приходском
ребенке, за которым недосмотрели, а он опрокинул на себя кровать, или
которого неумышленно обварили насмерть во время стирки белья - впрочем,
последнее случалось не часто, ибо все хоть скольконибудь напоминающее
стирку было редким событием на ферме, - присяжным иной раз приходило в
голову задавать неприятные вопросы, а прихожане возмущались и подписыва-
ли протест. Но эти дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне
после показания врача и свидетельства бидла; первый всегда вскрывал труп
и ничего в нем не находил - это было в высшей степени правдоподобно, а
второй неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу, -
это было в высшей степени благочестиво. Вдобавок, члены совета регулярно
посещали ферму и накануне всегда посылали бидла известить о своем прибы-
тии. Когда они приезжали, дети были милы и опрятны, а можно ли требовать
большего!
Нельзя ожидать, чтобы такая система воспитания на ферме давала ка-
кой-нибудь необычайный или богатый урожай. И в тот день, когда Оливеру
Твисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорос-
лым и несомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливе-
ра, и они развивались себе на свободе, чему весьма способствовала скуд-
ная диета, принятая в учреждении. И, быть может, этому обстоятельству
Оливер был обязан тем, что увидел день, когда ему минуло девять лет.
Как бы там ни было, но это был день его рождения, и он проводил его в
погребе для угля - в избранном обществе двух юных джентльменов, которые,
разделив с ним основательную порку, были посажены под замок за то, что
дерзко осмелились заявить, будто они голодны, - как вдруг миссис Манн,
славная леди, возглавляющая Это учреждение, была потрясена внезапным по-
явлением мистера Бамбла, бидла, который старался открыть калитку в воро-
тах сада.
- Господи помилуй! Это вы, мистер Бамбл? - воскликнула миссис Манн,
высовывая голову из окна и искусно притворяясь чрезвычайно обрадованной.
- (Сьюзен, приведите наверх Оливера и тех двух мальчишек и сейчас же их
вымойте!) Ах, боже мой! Мистер Бамбл, как я рада вас видеть!
Мистер Бамбл был человек дородный и раздражительный; вместо того что-
бы должным образом ответить на это "чистосердечное" приветствие, он от-
чаянно тряхнул калитку, а затем угостил ее таким пинком, какого можно
было ждать только от ноги бидла.
- Ах, боже мой! - вскричала миссис Манн, выбежав из дому, ибо три
мальчика были к тому времени доставлены наверх. - Подумать только! Как
же это я могла позабыть о том, что из-за наших милых ребят калитка за-
перта изнутри! Войдите, сэр, прошу вас, войдите, мистер Бамбл, войдите,
сэр!
Хотя это приглашение сопровождалось реверансом, который мог растро-
гать сердце церковного старосты, оно отнюдь не смягчило бидла.
- Неужели, миссис Манн, вы считаете почтительным или пристойным, -
осведомился мистер Бамбл, сжимая свою трость, - заставлять приходских
должностных лиц ждать у садовой калитки, когда они являются сюда по при-
ходским делам, связанным с приходскими сиротами? Известно ли вам, миссис
Манн, что вы, так сказать, выборное лицо прихода и получаете жалованье?
- Право же, мистер Бамбл, я только сообщила коекому из наших милых
деток, которые вас так любят, что Это вы пришли, - с большим смирением
ответила миссис Манн.
Мистер Бамбл был высокого мнения о своем ораторском даровании и о
своей значительности. Он выказал первое и утвердил второе. Он смягчился.
- Ладно, миссис Манн, - ответил он более спокойным тоном, - быть мо-
жет, и так. Войдемте в дом, миссис Манн. Я пришел по делу и должен вам
кое-что сообщить.
Миссис Манн ввела бидла в маленькую гостиную с кирпичным полом, пода-
ла ему стул и услужливо положила перед ним на стол его треуголку и
трость. Мистер Бамбл вытер со лба пот, выступивший после прогулки, бро-
сил самодовольный взгляд на треуголку и улыбнулся. Да, он улыбнулся.
Бидлы в конце концов тоже люди, и мистер Бамбл улыбнулся.
- А теперь не обижайтесь на то, что я вам скажу, - заметила миссис
Манн с чарующей любезностью. - Вы совершили, знаете ли, большую прогул-
ку, иначе я бы не стала об этом упоминать. Мистер Бамбл, не выпьете ли
вы капельку?..
- Ни капли! Ни капли! - сказал мистер Бамбл, махнув правой рукой с
достоинством, но благодушно.
- Я думаю, все-таки можно выпить, - сказала миссис Манн, отметив про
себя тон отказа и жест, его сопровождавший. - Одну капельку, и немножко
холодной воды и кусочек сахару.
Мистер Бамбл кашлянул.
- Только одну капельку, - убеждала миссис Манн.
- Капельку чего именно? - осведомился бидл.
- Того самого, что я обязана держать в доме для милых малюток, чтобы
подбавлять в эликсир Даффи, когда они нездоровы, мистер Бамбл, - ответи-
ла миссис Манн, открывая буфет и доставая бутылку и стакан. - Это джин.
Я не хочу вас обманывать, мистер Бамбл. Это джин.
- Вы даете детям Даффи, миссис Манн? - спросил Бамбл, следя глазами
за интересной процедурой приготовления смеси.
- Да благословит их бог, даю, хотя это и дорого стоит, - ответила
воспитательница. - Знаете ли, сэр, я не могу видеть, как они страдают у
меня на глазах.
- Вот именно, - одобрительно сказал мистер Бамбл, - не можете. Вы
добрая женщина, миссис Манн. - Она поставила стакан на стол. - Я вос-
пользуюсь первым удобным случаем, чтобы доложить об этом совету, миссис
Манн. - Он придвинул к себе стакан. - У вас материнские чувства, миссис
Манн. - Он размешал джин с водой. - Я... я с удовольствием выпью за ваше
здоровье, миссис Манн.
И он залпом выпил полстакана.
- А теперь к делу, - продолжал бидл, доставая кожаный бумажник. - Ре-
бенку Твисту, которого окрестили Оливером, исполнилось сегодня девять
лет.
- Да благословит его бог! - вставила миссис Манн, докрасна растирая
себе левый глаз кончиком передника.
- И, несмотря на предложенную награду в десять фунтов, которая затем
была увеличена до двадцати фунтов, несмотря на чрезвычайные и, я бы ска-
зал, сверхъестественные усилия со стороны прихода, - продолжал Бамбл, -
нам так и не удалось узнать, кто его отец, а также местожительство, имя
и звание его матери.
Миссис Манн с изумлением воздела руки, но после недолгого раздумья
спросила:
- Как же тогда он вообще получил какую-то фамилию?
Бидл горделиво выпрямился и сказал:
- Это я придумал.
- Вы, мистер Бамбл?
- Я, миссис Манн. Мы даем фамилии нашим питомцам в алфавитном поряд-
ке. Последний был на букву С - я его назвал Суобл. Этот был на букву Т -
его я назвал Твист. Следующий будет Унуин, а затем Филиппе. Я придумал
фамилии до конца алфавита и, когда мы дойдем до буквы Z, снова начну с
начала.
- Да ведь вы настоящий писатель, сэр! - воскликнула миссис Манн.
- Ну-ну! - сказал бидл, явно польщенный комплиментом. - Может быть, и
так... Может быть, и так, миссис Манн.
Он допил джин с водой и прибавил:
- Так как Оливер теперь подрос и не может оставаться здесь, совет ре-
шил отправить его обратно в работный дом. Я пришел сам, чтобы отвести
его туда. Покажите-ка мне его поскорее.
- Я сейчас же его приведу, - сказала миссис Манн, выходя из комнаты.
Оливер, освободившись к тому времени от того верхнего слоя грязи,
покрывавшей его лицо и руки, какой можно было соскрести за одно умыва-
ние, - был введен в комнату своей милостивой покровительницей.
- Поклонись джентльмену, Оливер, - сказала миссис Манн.
Оливер отвесил поклон, предназначавшийся как бидлу на стуле, так и
треуголке на столе.
- Хочешь пойти со мной, Оливер? - величественно спросил мистер Бамбл.
Оливер готов был сказать, что очень охотно уйдет отсюда с кем угодно,
но, подняв глаза, встретил взгляд миссис Манн, которая поместилась за
стулом бидла и с разъяренной физиономией грозила ему кулаком. Он сразу
понял намек - кулак слишком часто оставлял отпечатки на его теле, чтобы
не запечатлеться глубоко в памяти.
- А она пойдет со мной? - спросил бедный Оливер.
- Нет, она не может пойти, - ответил мистер Бамбл. - Но иногда она
будет тебя навещать.
Это было не очень большим утешением для мальчика. Однако, как ни был
он мал, у него хватило ума притвориться, будто он с большим сожалением
покидает эти места. Ему совсем нетрудно было прослезиться, голод и дур-
ное обращение - великие помощники в тех случаях, когда вам нужно запла-
кать. И Оливер плакал и в самом деле очень натурально. Миссис Манн пода-
рила ему тысячу поцелуев и - в этом Оливер нуждался гораздо больше - ку-
сок хлеба с маслом, чтобы он не показался чересчур голодным, когда при-
дет в работный дом.
С ломтем хлеба в руке и в коричневой приходской шапочке Оливер был
уведен мистером Бамблом из гнусного дома, где ни одно ласковое слово, ни
один ласковый взгляд ни разу не озарили его унылых младенческих лет. И
все же детское его горе было глубоко, когда за ним закрылись ворота кот-
теджа. Как ни были жалки его маленькие товарищи по несчастью, которых он
покидал, - Это были единственные его друзья. И сознание своего одино-
чества в великом, необъятном мире впервые проникло в сердце ребенка.
Мистер Бамбл шел большими шагами; маленький Оливер, крепко ухватив-
шись за его обшитый золотым галуном обшлаг, рысцой бежал рядом с ним и
через каждую четверть мили спрашивал: "Далеко ли еще?" На эти вопросы
мистер Бамбл давал очень короткие и резкие ответы, так как недолговечная
приветливость, какую пробуждает в иных сердцах джин с водой, к тому вре-
мени испарилась, и он снова стал бидлом.
Оливер пробыл в стенах работного дома не более четверти часа и едва
успел покончить со вторым ломтем хлеба, как мистер Бамбл, оставивший его
на попечение какой-то старухи, вернулся и, рассказав о происходившем в
тот вечер заседании совета, объявил ему, что, по желанию совета, он дол-
жен немедленно предстать перед ним.
Не имея достаточно ясного представления о том, что такое совет, Оли-
вер был ошеломлен этим сообщением и не знал, смеяться ему или плакать.
Впрочем, ему некогда было об этом раздумывать, так как мистер Бамбл уда-
рил его тростью по голове, чтобы расшевелить, и еще раз по спине, чтобы
подбодрить, и, приказав следовать за собой, повел его в большую выбелен-
ную известкой комнату, где сидели вокруг стола восемь или десять толстых
джентльменов. Во главе стола восседал в кресле, более высоком, чем ос-
тальные, чрезвычайно толстый джентльмен с круглой красной физиономией.
- Поклонись совету, - сказал Бамбл.
Оливер смахнул две-три еще не высохшие слезинки и, видя перед собой
стол, по счастью, поклонился ему.
- Как тебя зовут, мальчик? - спросил джентльмен, восседавший в высо-
ком кресле.
Оливер испугался стольких джентльменов, приводивших его в трепет, а
бидл угостил его сзади еще одним пинком, который заставил его распла-
каться. По этим двум причинам он ответил очень тихо и нерешительно, пос-
ле чего джентльмен в белом жилете обозвал его дураком, сразу развеселил-
ся и пришел в прекрасное расположение духа.
- Мальчик, - сказал джентльмен в высоком кресле, - слушай меня. Пола-
гаю, тебе известно, что ты сирота?
- Что это такое, сэр? - спросил бедный Оливер.
- Мальчик - дурак! Я так и думал, - сказал джентльмен в белом жилете.
- Тише! - сказал джентльмен, который говорил первым. - Тебе известно,
что у тебя нет ни отца, ни матери и что тебя воспитал приход, не так ли?
- Да, сэр, - ответил Оливер, горько плача.
- О чем ты плачешь? - спросил джентльмен в белом жилете.
И в самом деле - очень странно! О чем мог плакать Этот мальчик?
- Надеюсь, ты каждый вечер читаешь молитву, - суровым голосом сказал
другой джентльмен, - и молишься - как надлежит христианину - за тех, кто
тебя кормит и о тебе заботится?
- Да, сэр, - заикаясь, ответил мальчик.
Джентльмен, говоривший последним, сам того не сознавая, был прав.
Оливер и в самом деле был бы христианином и на редкость хорошим христиа-
нином, если бы молился за тех, кто его кормит и о нем заботится. Но он
не молился, потому что никто его этому не учил.
- Прекрасно! Тебя привели сюда, чтобы воспитать и обучить полезному
ремеслу, - сказал краснолицый джентльмен, сидевший в высоком кресле.
- И завтра же, с шести часов утра, ты начнешь трепать пеньку, - доба-
вил угрюмый джентльмен в белом жилете.
В благодарность за соединение этих двух благодеяний в несложной опе-
рации трепанья пеньки Оливер, по указанию бидла, низко поклонился и был
поспешно уведен в большую комнату, где на грубой, жесткой кровати он ры-
дал, пока не заснул. Какая превосходная иллюстрация к милосердным зако-
нам Англии! Они разрешают беднякам спать!
Бедный Оливер! Он спал в счастливом неведении, не помышляя о том, что
в этот самый день совет вынес решение, которое должно было повлиять на
всю его дальнейшую судьбу. Но совет вынес решение. Оно заключалось в
следующем.
Члены этого совета были очень мудрыми, проницательными философами, и,
когда они, наконец, обратили внимание на работный дом, они тотчас подме-
тили то, чего никогда бы не обнаружили простые смертные, а именно: бед-
няки любили работный дом! Это было поистине место общественного увеселе-
ния для бедных классов; харчевня, где не нужно платить; даровой завтрак,
обед, чай и ужин круглый год; рай из кирпича и известки, где все игра и
никакой работы! "Ого! - с глубокомысленным видом изрек совет. - Нам-то и
надлежит навести порядок. Мы немедленно положим этому конец". И члены
совета постановили, чтобы всем бедным людям был предоставлен выбор (так
как, разумеется, они никого не хотели принуждать) либо медленно умирать
голодной смертью в работном доме, либо быстро умереть вне его стен. С
этою целью они заключили договор с водопроводной компанией на снабжение
водой в неограниченном количестве и с агентом по торговле зерном на ре-
гулярное снабжение овсянкой в умеренном количестве и постановили давать
три раза в день жидкую кашу, луковицу дважды в неделю и полбулки по
воскресеньям. Они сделали еще очень много мудрых и гуманных распоряже-