Приключения Оливера Твиста | |
его.
- Выпустите меня! - крикнул Сайкс. - Не разговаривайте со мной, это
опасно. Говорю вам, выпустите меня!
- Выслушайте одно только слово, - возразил Феджин, положив руку на
замок. - Вы не будете...
- Ну? - отозвался тот.
- Вы не будете... слишком неистовы, Билл?
Загорался день, и было достаточно светло, чтобы каждый из них мог ви-
деть лицо другого. Они обменялись быстрым взглядом; у обоих глаза зажг-
лись огнем, который не вызывал никаких сомнений.
- Я хочу сказать, - продолжал Феджин, не скрывая, что считает теперь
всякое притворство бесполезным, - хочу сказать, что быть чересчур неис-
товым опасно. Будьте хитрым, Билл, и не слишком неистовым...
Сайкс ничего не ответил и, распахнув дверь, которую отпер Феджин, вы-
бежал на пустынную улицу.
Ни разу не остановившись, ни на секунду не задумываясь, не поворачи-
вая головы ни направо, ни налево, не поднимая глаз к небу и не опуская
их к земле, но с беспощадной решимостью глядя прямо перед собой, стиснув
зубы так крепко, что, казалось, напряженные челюсти прорвут кожу, граби-
тель неудержимо мчался вперед и не пробормотал ни слова, не ослабил ни
одного мускула, пока не очутился у своей двери. Он бесшумно отпер дверь
ключом, легко поднялся по лестнице и, войдя в свою комнату, дважды по-
вернул ключ в замке и, придвинув к двери тяжелый стол, отдернул полог
кровати.
Девушка лежала на ней полуодетая. Его приход разбудил ее, она припод-
нялась торопливо, с испуганным видом.
- Вставай! - сказал мужчина.
- Ах, это ты, Билл! - сказала девушка, по-видимому обрадованная его
возвращением.
- Это я, - был ответ. - Вставай.
Горела свеча, но мужчина быстро выхватил ее из подсвечника и швырнул
под каминную решетку. Заметив слабый свет загоревшегося дня, девушка
встала, чтобы отдернуть занавеску.
- Не надо, - сказал Сайкс, преграждая ей дорогу рукой. - Света хватит
для того, что я собираюсь сделать.
- Билл, - сказала девушка тихим, встревоженным голосом, - почему ты
на меня так смотришь?
Несколько секунд грабитель сидел с раздувавшимися ноздрями и вздымаю-
щейся грудью, не спуская с нее глаз; потом, схватив ее за голову и за
шею, потащил на середину комнаты и, оглянувшись на дверь, зажал ей рот
тяжелой рукой.
- Билл, Билл, - хрипела девушка, отбиваясь с силой, рожденной смер-
тельным страхом. - Я... я не буду ни вопить, ни кричать... ни разу не
вскрикну... Выслушай меня... поговори со мной... скажи мне, что я сдела-
ла!
- Сама знаешь, чертовка! - ответил грабитель, переводя дыхание. -
Этой ночью за тобой следили. Слышали каждое твое слово.
- Так пощади же, ради неба, мою жизнь, как я пощадила твою! - воск-
ликнула девушка, прижимаясь к нему. - Билл, милый Билл, у тебя не хватит
духа убить меня. О, подумай обо всем, от чего я отказалась ради тебя хо-
тя бы только этой ночью. Подумай об этом и спаси себя от преступления; я
не разожму рук, тебе не удастся меня отшвырнуть. Билл, Билл, ради госпо-
да бога, ради самого себя, ради меня, подожди, прежде чем прольешь мою
кровь! Я была тебе верна, клянусь моей грешной душой, я была верна!
Мужчина отчаянно боролся, чтобы освободить руки, но вокруг них обви-
лись руки девушки, и, как он ни старался, он не мог оторвать ее от себя.
- Билл! - воскликнула девушка, пытаясь положить голову ему на грудь.
- Джентльмен и эта милая леди предлагали мне сегодня пристанище в ка-
кой-нибудь чужой стране, где бы я могла доживать свои дни в уединении и
покое. Позволь мне повидать их еще раз и на коленях молить, чтобы они с
такой же добротой и милосердием отнеслись и к тебе, и тогда мы оба поки-
нем это ужасное место и далеко друг от друга начнем лучшую жизнь, забу-
дем, как мы жили раньше, вспоминая об этом только в молитвах, и больше
не встретимся. Никогда не поздно раскаяться. Так они мне сказали... я
это чувствую теперь... но нам нужно время... хоть немножко времени.
Взломщик освободил одну руку и схватил пистолет. Несмотря на взрыв
ярости, в голове его пронеслась мысль, что он будет немедленно пойман,
если выстрелит. И, собрав силы, он дважды ударил им по обращенному к не-
му лицу, почти касавшемуся его лица.
Она пошатнулась и упала, полуослепленная кровью, стекавшей из глубо-
кой раны на лбу; поднявшись с трудом на колени, она вынула из-за пазухи
белый носовой платок - платок Роз Мэйли - и, подняв его в сложенных ру-
ках к небу, так высоко, как только позволяли ее слабые силы, прошептала
молитву, взывая к создателю о милосердии.
Страшно было смотреть на нее. Убийца, отшатнувшись к стене и заслоняя
глаза рукой, схватил тяжелую дубинку и одним ударом сбил ее с ног.
ГЛАВА XLVIII Бегство Саймса
Из всех злодеяний, совершенных под покровом тьмы в пределах широко
раскинувшегося Лондона с того часа, как нависла над ним ночь, это злоде-
яние было самое страшное. Из всех ужасных преступлений, отравивших зло-
вонием утренний воздух, это преступление было самое гнусное и самое жес-
токое.
Солнце - яркое солнце, приносящее человеку не только свет, но и новую
жизнь, надежду и бодрость, - взошло, сияющее и лучезарное, над многолюд-
ным городом. Сквозь дорогое цветное стекло и заклеенное бумагой окно,
сквозь соборный купол и расщелину в ветхой стене оно равно проливало
свои лучи. Оно озарило комнату, где лежала убитая женщина. Оно озарило
ее. Сайкс попытался преградить ему доступ, но лучи все-таки струились.
Если зрелище было страшным в тусклых, предутренних сумерках, то каково
же было оно теперь при этом ослепительном свете!
Сайкс не двигался: он боялся пошевельнуться. Послышался стон, рука
дернулась, и в ужасе, слившемся с яростью, он нанес еще удар и еще. Он
набросил на нее одеяло; но было тяжелее представлять себе глаза и ду-
мать, что они обращены к нему, чем видеть, как они пристально смотрят
вверх, словно следя за отражением лужи крови, которое в лучах солнца
трепетало и плясало на потолке. Он снова сорвал одеяло. Здесь лежало те-
ло - только плоть и кровь, не больше, - но какое тело и как много крови!
Он зажег спичку, растопил очаг и сунул в огонь дубинку. На конце ее
прилипли волосы, они вспыхнули, съежились в легкий пепел и, подхваченные
тягой, кружась, полетели вверх к дымоходу. Даже это его испугало при
всей его смелости, но он продолжал держать оружие, пока оно не переломи-
лось, а потом бросил его на угли, чтобы оно сгорело и обратилось в золу.
Он умылся и вычистил свою одежду; несколько пятен не удалось вывести, он
вырезал куски и сжег их. Сколько этих пятен было в комнате! Даже у соба-
ки лапы были в крови.
Все это время он ни разу не поворачивался спиной к трупу - да, ни на
секунду. Покончив с приготовлениями, он, пятясь, отступил к двери, таща
за собой собаку, чтобы она снова не запачкала лап и не вынесла на улицу
новых улик преступления. Он потихоньку открыл дверь, запер ее за собой,
взял ключ и покинул дом.
Он перешел через дорогу и поднял глаза на окно, желая убедиться, что
с улицы ничего не видно. Все еще была задернута занавеска, которую она
хотела раздвинуть, чтобы впустить свет, так и не увиденный ею. Она лежа-
ла почти у окна. Он это знал. Боже, как льются солнечные лучи на это са-
мое место!
Взгляд был мимолетный. Стало легче, когда он вырвался из этой комна-
ты. Он свистнул собаку и быстро зашагал прочь.
Он прошел через Излингтон, поднялся на холм у Хайгета, где водружен
камень в честь Виттингтона, и стал спускаться к Хайгет-Хилл. Он шел бес-
цельно, не зная, куда идти; едва начав спускаться с холма, он опять
свернул вправо, и пойдя по тропинке через поля, обогнул Сиин-Вуд и таким
образом вышел на Хэмстед-Хит. Миновав ложбину у Вейл-Хит, он взобрался
на насыпь с противоположной стороны, пересек дорогу, соединяющую деревни
Хэмстед и Хайгет, и, дойдя до конца вересковой пустоши, вышел в поля у
Норт-Энда, где улегся под живой изгородью и заснул.
Вскоре он опять поднялся и пошел - не от Лондона, а обратно, в город,
по проезжей дороге, потом назад, пересек с другой стороны пустошь, по
которой уже проходил, затем стал блуждать по полям, ложился отдыхать у
края канавы и снова вскакивал, чтобы отыскать какоенибудь другое местеч-
ко, возвращался и снова бродил наугад.
Куда бы зайти поблизости, где было не слишком людно, чтобы поесть и
выпить? Хэндон. Это было прекрасное место, неподалеку, куда мало кто
заглядывал по пути. Сюда-то он и направился, то пускаясь бегом, то, по
странной прихоти, подвигаясь со скоростью улитки, а иногда даже приоста-
навливался и лениво сбивал палкой ветки кустарника. Но когда он пришел
туда, все, кого он встречал - даже дети у дверей, - казалось, посматри-
вали на него подозрительно. Снова повернул он обратно, не осмелившись
купить чего-нибудь поесть или выпить, хотя вот уже много часов у него не
было ни куска во рту; и опять он побрел по вересковой пустоши, не зная,
куда идти.
Он проходил милю за милей и снова приходил на старое место. Утро и
полдень миновали, и день был на исходе, а он по-прежнему тащился то в
одну сторону, то в другую, то в гору, то под гору, по-прежнему возвра-
щался назад и мешкал возле одного и того же места. Наконец, он ушел и
зашагал по направлению к Хэтфилду.
Было девять часов вечера, когда мужчина, окончательно выбившись из
сил, и собака, волочившая ноги и хромавшая от непривычной ходьбы, спус-
тились с холма возле церкви в тихой деревне и, пройдя по маленькой улоч-
ке, проскользнули в небольшой трактир, тусклый огонек которого привел их
сюда. В комнате был затоплен камин, и перед ним выпивали поселяне. Они
освободили место для незнакомца, но он уселся в самом дальнем углу и ел
и пил в одиночестве, или, вернее, со своей собакой, которой время от
времени бросал кусок.
Беседа собравшихся здесь людей шла о соседних полях, о фермерах, а
когда эти темы были исчерпаны - о возрасте какого-то старика, которого
похоронили в прошлое воскресенье; юноши считали его очень дряхлым, а
старики утверждали, что он был совсем еще молод - не старше, как заявил
один седовласый дед, чем он сам, и его еще хватило бы лет на десять -
пятнадцать по крайней мере, если бы он берег себя... если бы он берег
себя!
Эта беседа ничем не могла привлечь внимания или вызвать тревогу. Гра-
битель, расплатившись по счету, сидел молчаливый и неприметный в своем
углу и уже задремал, как вдруг его разбудило шумное появление нового ли-
ца.
Это был коробейник, балагур и шарлатан, странствовавший пешком по де-
ревням, торгуя точильными камнями, ремнями для правки бритв, бритвами,
круглым мылом, смазкой для сбруи, лекарствами для собак и лошадей, деше-
выми духами, косметическими мазями и тому подобными вещами, которые он
таскал в ящике, привязанном за спиной. Его появление послужило для посе-
лян сигналом к обмену всевозможными незамысловатыми шуточками, которые
не смолкали, пока он не поужинал и не раскрыл своего ящика с сокровища-
ми, после чего остроумно ухитрился соединить приятное с полезным.
- А что это за товары? Каковы на вкус, Гарри? - спросил ухмыляющийся
поселянин, указывая на плитки в углу ящика.
- Вот это, - сказал парень, извлекая одну из них, - Это незаменимое и
неоценимое средство для удаления всяких пятен, ржавчины, грязи, крапинок
и брызг с шелка, атласа, полотна, батиста, сукна и крепа, с шерсти, с
ковров, с шерсти мериносовой, с муслина, бомбазина и всяких шерстяных
тканей. Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски и дегтя -
любое пятно сойдет, стоит разок потереть этим незаменимым и неоценимым
средством. Если леди запятнала свое имя, ей достаточно проглотить одну
штуку - и она сразу исцелится, потому что это яд. Если джентльмен поже-
лает это проверить, ему достаточно принять одну маленькую плиточку - и
никаких сомнений не останется, потому что она действует не хуже пули и
на вкус гораздо противнее, а стало быть, тем больше ему чести, что он ее
принял... Пенни за штуку! Такая польза, и только пенни за штуку!
Сразу нашлись два покупателя, и многие слушатели начинали явно скло-
няться к тому же. Заметив это, торговец стал еще болтливее.
- Выпустить не успеют, как все нарасхват разбирают! - продолжал па-
рень. - Четырнадцать водяных мельниц, шесть паровых машин и гальваничес-
кая батарея без отдыха выделывают их да все не поспевают, хотя люди тру-
дятся так, что помирают, а вдовам сейчас же дают пенсию и двадцать фун-
тов в год на каждого ребенка, а за близнецов - пятьдесят... Пенни за
штуку! Два полупенни тоже годятся, и четыре фартинга будут приняты с ра-
достью. Пенни за штуку! Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды, от
краски, дегтя, грязи, крови!.. Вот у этого джентльмена пятно на шляпе,
которое я выведу, не успеет он заказать мне пинту пива.
- Эй! - встрепенувшись, крикнул Сайкс. - Отдайте!
- Я его выведу, сэр, - возразил торговец, подмигивая компании, -
прежде чем вы подойдете с того конца комнаты. Джентльмены, здесь при-
сутствующие, обратите внимание на темное пятно на шляпе этого джентльме-
на величиной не больше шиллинга, но толщиной с полукрону. Будь пятно от
вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски, дегтя, грязи или крови...
Торговец не кончил фразы, потому что Сайкс с отвратительным прок-
лятьем опрокинул стол и, вырвав у него шляпу, выбежал из дому.
Под влиянием все той же странной прихоти и колебаний, которые весь
день владели им вопреки его воле, убийца, убедившись, что его не пресле-
дуют и, по всей вероятности, приняли за угрюмого и пьяного парня, повер-
нул обратно в город и, сторонясь от фонарей кареты, стоявшей перед ма-
ленькой почтовой конторой, хотел пройти мимо, но узнал почтовую карету
из Лондона. Он почти угадывал, что за этим последует, но перешел дорогу
и стал прислушиваться.
У двери стоял кондуктор в ожидании почтовой сумки. В эту минуту к не-
му подошел человек в форме лесничего, и тот вручил ему корзинку, которую
поднял с мостовой.
- Это для вашей семьи, - сказал кондуктор. - Эй, вы, там, пошевели-
вайтесь! Будь проклята эта сумка, и вчера она была не готова. Так, знае-
те ли, не годится!
- Что нового в городе, Бен? - спросил лесничий, отступая к ставням,
чтобы удобнее было любоваться лошадьми.
- Ничего как будто не слышал, - ответил тот, надевая перчатки. - Цена
на хлеб немного поднялась. Слыхал, что толковали о каком-то убийстве в
Спителфилдсе, но не очень-то я этому верю.
- Нет, это правда, - сказал джентльмен, сидевший в карете и выгляды-
вавший из окна. - И вдобавок - Зверское убийство.
- Вот как, сэр! - отозвался кондуктор, притронувшись к шляпе. - Кого
убили, сэр: мужчину или женщину?
- Женщину, - ответил джентльмен. - Полагают...
- Эй, Бен! - нетерпеливо крикнул кучер.
- Будь проклята эта сумка! - воскликнул кондуктор. - Заснули вы там,
что ли?
- Иду! - крикнул, выбегая, заведующий конторой.
- Иду! - проворчал кондуктор. - Идет так же, как та молодая и богатая
женщина, которая собирается в меня влюбиться, да не знаю когда. Ну, да-
вайте! Готово!
Весело затрубил рог, и карета уехала. Сайкс продолжал стоять на ули-
це; казалось, его не взволновала только что услышанная весть, не трево-
жило ни одно сильное чувство, кроме колебаний, куда идти. Наконец, он
снова повернул назад и пошел по дороге, ведущей из Хэтфилда в Сент-Эл-
банс.
Он шел упрямо вперед. Но, оставив позади город и очутившись на без-
людной и темной дороге, он почувствовал, как подкрадываются к нему страх
и ужас, проникая до сокровенных его глубин. Все, что находилось впереди
- реальный предмет или тень, что-то неподвижное или движущееся, - прев-
ращалось в чудовищные образы, но эти страхи были ничто по сравнению с не
покидавшим его чувством, будто за ним по пятам идет призрачная фигура,
которую он видел этим утром. Он мог проследить ее тень во мраке, точно
восстановить очертания и видеть, как непреклонно и торжественно шествует
она. Он слышал шелест ее одежды в листве, и каждое дыхание ветра прино-
сило ее последний тихий стон. Если он останавливался, останавливалась и
она. Если он бежал, она следовала за ним, - не бежала, что было бы для
него облегчением, но двигалась, как труп, наделенный какойто механичес-
кой жизнью и гонимый ровным, унылым ветром, не усиливавшимся и не сти-
хавшим.
Иногда он поворачивался с отчаянным решением отогнать привидение, да-
же если б один его взгляд принес смерть; но волосы поднимались у него
дыбом и кровь стыла в жилах, потому что оно поворачивалось вместе с ним
и оставалось у него за спиной. Утром он удерживал его перед собой, но
теперь оно было за спиной - всегда. Он прислонился к насыпи и чувство-
вал, что оно высится над ним, вырисовываясь на фоне холодного ночного
неба. Он растянулся на дороге - лег на спину. Оно стояло над его голо-
вой, безмолвное, прямое и неподвижное - живой памятник с эпитафией, на-
чертанной кровью.
Пусть никто не говорит об убийцах, ускользнувших от правосудия, и не
высказывает догадку, что провидение, должно быть, спит. Одна нескончае-
мая минута этого мучительного страха стоила десятка насильственных смер-
тей.
В поле, где он проходил, был сарай, который мог служить пристанищем
на ночь. Перед дверью росли три высоких тополя, отчего внутри было очень
темно, и ветер жалобно завывал в ветвях. Он не мог идти дальше, пока не
рассветет, и здесь он улегся у самой стены, чтобы подвергнуться новой
пытке.
Ибо теперь видение предстало перед ним такое же неотвязное, но еще
более страшное, чем то, от которого он спасся. Эти широко раскрытые гла-
за, такие тусклые и такие остекленевшие, что ему легче было бы их ви-
деть, чем о них думать, появились во мраке; свет был в них, но они не
освещали ничего. Только два глаза, но они были всюду. Если он смыкал ве-
ки, перед ним возникала комната со всеми хорошо знакомыми предметами -
конечно, об иных он бы не вспомнил, если бы восстанавливал обстановку по
памяти, - каждая вещь на своем привычном месте. И труп был на своем мес-
те и глаза, какими он их видел, когда бесшумно уходил.
Он вскочил и побежал в поле. Фигура была у него за спиной. Он вернул-
ся в сарай и снова съежился там. Глаза появились раньше, чем он успел
лечь.
И здесь он остался, охваченный таким ужасом, какой никому был неве-
дом, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом, как вдруг ночной ветер
донес издалека крики и гул голосов, испуганных и встревоженных. Челове-
ческий голос, прозвучавший в этом уединенном месте, пусть даже возвещая
о какой-то беде, принес ему облегчение. Сознание грозящей опасности зас-
тавило Сайкса обрести новые силы, и, вскочив на ноги, он выбежал из са-
рая.
Казалось, широко раскинувшееся небо было в огне. Поднимаясь вверх с
дождем искр и перекатываясь один через другой, вырывались языки пламени,
освещая окрестности на много миль и гоня облака дыма в ту сторону, где
он стоял. Рев стал громче, так как новые голоса подхватили вопль, и он
мог расслышать крики: "Пожар!" - сливавшиеся с набатом, грохотом от па-
дения каких-то тяжестей и треском огня, когда языки обвивались вокруг
какого-нибудь нового препятствия и вздымались вверх, словно подкреплен-
ные пищей. Пока он смотрел, шум усилился. Там были люди - мужчины и жен-
щины, - свет, суматоха. Для него это была как будто новая жизнь. Он рва-
нулся вперед - напрямик, опрометью, мчась сквозь вересковые заросли и
кусты и перескакивая через изгороди и заборы так же неудержимо, как его
собака, которая неслась впереди с громким и звонким лаем.
Он добежал. Метались полуодетые фигуры: одни старались вывести из ко-
нюшен испуганных лошадей, другие гнали скот со двора и из надворных
построек, тащили пожитки из горящего дома под градом сыпавшихся искр и
раскаленных докрасна балок. Сквозь отверстия, где час назад были двери и
окна, виднелось бушующее море огня; стены качались и падали в пылающий
колодец; расплавленный свинец и железо, добела раскаленные, лились пото-
ком на землю. Визжали женщины и дети, а мужчины подбадривали друг друга
громкими криками. Лязг пожарных насосов, свист и шипение струи, падавшей
на горящее дерево, сливались в оглушительный рев.
Он тоже кричал до хрипоты и, убегая от воспоминаний и самого себя,
нырнул в гущу толпы. Из стороны в сторону бросался он в эту ночь, то
трудясь у насосов, то пробиваясь сквозь дым и пламя, но все время норовя
попасть туда, где больше всего было шума и людей. На приставных лестни-
цах, наверху и внизу, на крышах строений, на половицах, скрипевших и ко-
лебавшихся под его тяжестью, под градом падающих кирпичей и камней, -
всюду, где бушевал огонь, был он, но его жизнь была заколдована, он ос-
тался невредимым: ни единой царапины, ни ушибов; он не ведал ни усталос-
ти, ни мыслей, пока снова не занялась заря и остались только дым да по-
черневшие развалины.
Когда прошло это сумасшедшее возбуждение, с удесятеренной силой вер-
нулось страшное сознание совершенного преступления. Он подозрительно ос-
мотрелся; люди разговаривали, разбившись на группы, и он опасался, что
предметом их беседы служит он. Собака повиновалась выразительному движе-
нию его пальца, и они крадучись пошли прочь. Он проходил мимо пожарного
насоса, где сидели несколько человек, и они окликнули его, предлагая с
ними закусить. Он поел хлеба и мяса, а когда принялся за пиво, услыхал,
как пожарные, которые явились из Лондона, толкуют об убийстве.
- Говорят, он пошел в Бирмингем, - сказал один, - но его схватят, по-
тому что сыщики уже на ногах, а завтра к вечеру об этом будут знать по
всей стране.
Он поспешил уйти и шел, пока не подкосились ноги, - тогда он лег на
тропинке и спал долго, но беспокойным сном. Снова он побрел, нереши-
тельный и колеблющийся, страшно боясь провести еще ночь в одиночестве.
Вдруг он принял отчаянное решение вернуться в Лондон.
"Там хоть есть с кем поговорить, - подумал он, - и надежное место,
чтобы спрятаться. Раз пущен слух, что я в этих краях, им не придет в го-
лову ловить меня там. Почему бы мне не притаиться на недельку, а потом
выколотить деньги из Феджина и уехать во Францию? Черт побери, рискну!"
Этому побуждению он последовал немедленно и, выбирая самые глухие до-
роги, пустился в обратный путь, решив укрыться где-нибудь неподалеку от
столицы, в сумерках войти в нее окольными путями и отправиться в тот
квартал, который он наметил целью своего путешествия.
А собака? Если разосланы сведения о его приметах, не забудут, что со-
бака тоже исчезла и, по всей вероятности, ушла с ним. Это может привести
к аресту, когда он будет проходить по улицам. Он решил утопить ее и по-
шел дальше, отыскивая какой-нибудь пруд; по дороге поднял тяжелый камень
и завязал его в носовой платок.
Пока делались эти приготовления, собака не сводила глаз со своего хо-
зяина; инстинкт ли предупредил собаку об их цели, или же косой взгляд,
брошенный на нее грабителем, был суровее обычного, но она держалась по-
зади него немного дальше, чем всегда, и поджала хвост, как только он за-
медлил шаги. Когда ее хозяин остановился у небольшого пруда и оглянулся,
чтобы подозвать ее, она не тронулась с места.
- Слышишь, зову! Сюда! - крикнул Сайкс.
Собака подошла в силу привычки, но, когда Сайкс нагнулся, чтобы обвя-
зать ей шею платком, она глухо заворчала и отскочила.
- Назад! - крикнул грабитель.
Собака завиляла хвостом, но осталась на том же месте. Сайкс сделал
мертвую петлю и снова позвал ее.
Собака подошла, отступила, постояла секунду, повернулась и стремглав
бросилась прочь.
Сайкс свистнул еще и еще раз, сел и стал ждать, надеясь, что она вер-
нется. Но собака так и не вернулась, и, наконец, он снова тронулся в
путь.
ГЛАВА XLIX Монкс и мистер Браунлоу, наконец, встречаются. Их беседа и
известие, ее прервавшее
Смеркалось, когда мистер Браунлоу вышел из наемной кареты у своего
подъезда и тихо постучал. Когда дверь открылась, из кареты вылез дюжий
мужчина и занял место по одну сторону подножки, тогда как другой, сидев-
ший на козлах, в свою очередь спустился и стал по другую сторону. По
знаку мистера Браунлоу они помогли выйти третьему и, поместившись по
правую и левую его руку, быстро увлекли в дом. Этот человек был Монкс.
Таким же манером они молча поднялись по лестнице, и мистер Браунлоу,
шедший впереди, повел их в заднюю комнату. У двери этой комнаты Монкс,
поднимавшийся с явной неохотой, остановился.
- Пусть он выбирает, - сказал мистер Браунлоу. - Если он замешкается
или хоть пальцем пошевельнет, сопротивляясь вам, тащите его на улицу,
зовите полицию и от моего имени предъявите ему обвинение в преступлении.
- Как вы смеете говорить это обо мне? - спросил Монкс.
- Как вы смеете вынуждать меня к этому, молодой человек? - отозвался
мистер Браунлоу, пристально глядя ему в лицо. - Или вы с ума сошли, что
хотите уйти из Этого дома?.. Отпустите его... Ну вот, сэр: вы вольны ид-
ти, а мы - последовать за вами. Но предупреждаю вас - клянусь всем самым
для меня святым! - что в ту самую минуту, когда вы окажетесь на улице, я
арестую вас по обвинению в мошенничестве и грабеже. Я тверд и непоколе-
бим. Если и вы решили вести себя так же, то да падет ваша кровь на вашу
голову.
- По чьему распоряжению я схвачен на улице и доставлен сюда этими со-
баками? - спросил Монкс, переводя взгляд с одного на другого из стоявших
возле него мужчин.
- По моему, - ответил мистер Браунлоу. - За этих людей ответствен-
ность несу я. Если вы жалуетесь, что вас лишили свободы, - вы имели пра-
во и возможность вернуть ее, когда ехали сюда, однако сочли разумным не
поднимать шума, - то, повторяю, отдайтесь под защиту закона. Я в свою
очередь обращусь к закону. Но если вы Зайдете слишком далеко, чтобы отс-
тупать, не просите меня о снисхождении, когда власть перейдет в другие
руки, и не говорите, что я толкнул вас в пропасть, в которую вы броси-
лись сами.
Монкс был заметно смущен и к тому же встревожен. Он колебался.
- Вы должны поспешить с решением, - сказал мистер Браунлоу с большой
твердостью и самообладанием. - Если вам угодно, чтобы я предъявил обви-
нение публично и обрек вас на кару, которую хотя и могу с содроганием
предвидеть, но не могу изменить, то, говорю еще раз, путь вам известен.
Если же не угодно и вы взываете к моей снисходительности и к милосердию
тех, кому причинили столько зла, садитесь без дальнейших разговоров на
этот стул. Он ждет вас вот уже два дня.
Монкс пробормотал что-то невнятное, но все еще колебался.
- Поторопитесь, - сказал мистер Браунлоу. - Одно мое слово - и выбора
уже не будет.
Монкс все еще колебался.
- Я не склонен вступать в переговоры, - продолжал мистер Браунлоу. -
И к тому же, раз я защищаю насущные интересы других, не имею на это пра-
ва.
- Нет ли... - запинаясь, спросил Монкс, - нет ли какого-нибудь комп-
ромисса?
- Никакого.
Монкс с тревогой посмотрел на старого джентльмена, но, не прочтя на
его лице ничего, кроме суровости и решимости, вошел в комнату и, пожав
плечами, сел.
- Заприте дверь снаружи, - сказал мистер Браунлоу слугам, - и войди-
те, когда я позвоню.
Те повиновались, и они остались вдвоем.
- Недурное обращение, сэр, - сказал Монкс, снимая шляпу и плащ, - со
стороны старейшего друга моего отца.
- Именно потому, что я был старейшим другом вашего отца, молодой че-
ловек! - отвечал мистер Браунлоу. - Именно потому, что надежды и желания
юных и счастливых лет были связаны с ним и тем прекрасным созданием,
родным ему по крови, которое в юности отошло к богу и оставило меня
здесь печальным и одиноким; именно потому, что он, еще мальчиком, стоял
на коленях рядом со мной у смертного ложа единственной своей сестры в то
утро, когда - на это не было воли божьей - она должна была стать моей
молодой женой; именно потому, что мое омертвевшее сердце льнуло к нему с
того дня и вплоть до его смерти во время всех его испытаний и заблужде-
ний; именно потому, что сердце мое полно старых воспоминаний и привязан-
ностей, и даже при виде вас у меня возникают былые мысли о нем; именно
потому-то я и расположен отнестись к вам мягко теперь... Да, Эдуард Ли-
форд, даже теперь... И я краснею за вас, недостойного носить это имя!
- А причем тут мое имя? - спросил тот, до сих пор молча, с хмурым не-
доумением наблюдавший волнение своего собеседника. - Что для меня имя?
- Ничто, - ответил мистер Браунлоу, - для вас ничто. Но его носила
она, и даже теперь, по прошествии стольких лет, оно возвращает мне, ста-
рику, жар и трепет, охватывавшие меня, стоило мне лишь услышать Это имя.
Я очень рад, что вы его переменили... очень рад.
- Все это превосходно, - сказал Монкс (сохраним присвоенное им себе
имя) после долгой паузы, в течение которой он ерзал на стуле, с угрюмым
и вызывающим видом поглядывая на мистера Браунлоу, тихо сидевшего засло-
нив лицо рукой. - Но чего вы от меня хотите?
- У вас есть брат, - очнувшись, сказал мистер Браунлоу, - брат... И
достаточно было шепотом сказать вам на ухо его имя, когда я шел за вами
по улице, чтобы заставить вас последовать за мной сюда в недоумении и
тревоге.
- У меня нет брата, - возразил Монкс. - Вы знаете, что я был
единственным ребенком. Зачем вы толкуете мне о брате? Вы это знаете не
хуже, чем я.
- Выслушайте то, что знаю я и чего можете не знать вы, - сказал Бра-
унлоу. - Скоро я сумею вас заинтересовать. Я знаю, что единственным и
чудовищным плодом этого злосчастного брака, к которому принудили вашего
отца, совсем еще юного, семейная гордость и корыстное, черствое тщесла-
вие, - были вы!..
- Я равнодушен к резким выражениям, - с язвительным смехом перебил
Монкс. - Факт вам известен, и для меня этого достаточно.
- Но я знаю также, - продолжал старый джентльмен, - о медленной пыт-
ке, о долгих терзаниях, вызванных этим неудачным союзом. Я знаю, как то-
мительно и бесцельно влачила эта несчастная чета свою тяжелую цепь
сквозь жизнь, отравленную для обоих. Я знаю, как холодные, формальные
отношения сменились явным издевательством, как равнодушие уступило место
неприязни, неприязнь - ненависти, а ненависть - отвращению, пока, нако-
нец, они не разорвали гремящей цепи. И, разойдясь в разные стороны, каж-
дый унес с собой обрывок постылой цепи, звенья которой не могло сломать
ничто, кроме смерти, чтобы в новом окружении скрывать их под личиной ве-
селости, на какую только ваши родители были способны. Вашей матери это
удалось: она забыла быстро; но в течение многих лет звенья ржавели и
разъедали сердце вашего отца.
- Да, они разошлись, - сказал Монкс. - Ну так что же?
- Когда прошло некоторое время после их разрыва, - отвечал мистер
Браунлоу, - и ваша мать, отдавшись всецело суетной жизни на континенте,